Михаил Глинка - Петровская набережная

— Иди, иди! — сказал Сережа и выпростал свою руку. — Послушаем, что ты там…

В зале появились какие-то совсем незнакомые Мите люди, некоторые из них были с бородами. Они вынимали блокноты, надевали очки, приготовлялись слушать серьезный доклад… Митя не рассчитывал на присутствие таких слушателей. Незнакомые люди смотрели на Митю, явно недоумевая, почему у кафедры докладчика толчется этот мальчик в морской форме. Один из них даже спросил что-то у другого, показав на Митю подбородком, — тот пожал плечами. Вероятно, они думали, стоит ли оставаться, однако новые люди все приходили и приходили. Зал заполнялся. Пришли еще несколько нахимовцев — некоторых из них Митя знал, других помнил только в лицо, — среди них пришел один мальчик, которого Митя уже отличил раньше, мальчик этот был из нового набора, тощий такой паренек… Митя невольно снова посмотрел на Сережу Еропкина. Как давно это было — шестой этаж училища, загадочная надпись: «Буфет» и слово «Гольфстрим», произнесенное впервые… Как давно!

Одним из последних в зал вошел старый Рюмин, и, как только он появился, стало ясно, что уж без него-то здесь обойтись было никак нельзя. Как только Рюмин вошел, так словно сразу ожили портреты знаменитых географов и ученых-моряков, которые так обильно висели в здании: рюминский шнурок от пенсне, тужурка, на которой из-за лацкана высовывался белый эмалевый крестик с красной серединкой, насмешливая багровая физиономия парусного волка словно сразу при своем появлении отдали какую-то команду.

— Ну что ж, пора, видимо, начинать, — сказал незнакомый Мите человек с небольшой бородкой, вставший за председательский стол. — У нас сегодня в каком-то смысле совершенно необычное собрание…

Митя еще никогда в жизни не делал докладов. Да и когда бы он мог их делать: Мите было всего пятнадцать лет. Однако помогла Мите та система, которую использовали в своем преподавании Мышкин и Глазомицкий.

«Расскажите мне о том, как вы понимаете роман «Обломов», — говорил Мышкин. — Только не сейчас, разумеется, а через неделю. Разрешаю пользоваться следующим материалом: романами «Обрыв» и «Обыкновенная история», книгой «Фрегат «”Паллада”», а также всем, чем захотите…»

И оказывается, через неделю они должны были быть готовыми сделать небольшой доклад.

«Даю вам задачу, — говорил Глазомицкий, — но решение ее, вернее, не решение, а исследование всех возможных подходов к ней, я попрошу вас сделать к третьей среде месяца, когда у нас с вами, как обычно, будет урок «свободной математики»… Решений здесь может быть три. Если Нелидов не придумает четвертого…»

И оказывалось, что к уроку «свободной математики» тоже нужно было подготовить ответ, напоминающий небольшой доклад.

Задолго до этого дня Митя места себе не находил, а здесь сказал несколько фраз и вдруг почувствовал: ничего страшного. Он действительно много всего прочел, и момента такого, чтобы нечего было сказать, не возникало. Напротив, все время приходилось себя сдерживать. Начал он с общеизвестного — с того, что напомнил присутствующим об экваториальных пассатных течениях Южного полушария и о том, что огромный нагон воды в Мексиканский залив именно и рождает эту теплую реку в океане.

— Теплую и ярко-синюю, — сказал Митя и вдруг увидел, что старшина Седых, слушая его, открыл рот. Движение это было таким непроизвольным, что старшина сам не заметил его. Лицо старшины излучало неподдельный, детский интерес, и Митя вспомнил, что за книжки читает старшина, вспомнил, что еще два года назад старшина часто помогал кому-нибудь на самоподготовке, теперь же, случись старшине присутствовать на уроке математики, на лице его застывало какое-то отчуждение. До класса, в котором теперь учился Митя с товарищами, старшина не дошел: помешала война. Открыв рот, старшина Седых слушал Митю.

— Да само название «галф стрим» именно и означает «течение из залива», — громко произнес Рюмин. Митя собирался это сказать, но раз Рюмин его опередил, то повторять он не стал.

Сообщая о том, что мощность Гольфстрима при выходе из пролива составляет двадцать пять миллионов кубических метров в секунду, Митя посмотрел на бабушку. Бабушка вся сияла. Но на нее никогда не действовали цифры. Важно ей было лишь то, что ее Митя делал доклад в Географическом обществе. Рядом с бабушкой сидел Папа Карло и сиял тоже. «Вот они, — как бы говорило его лицо, — вот они, мои ребята, которых мне дали три года назад! Посмотрите! Три года назад они от станции до лагеря дойти не могли так, чтобы ноги не сбить, а сейчас?!» И Папа Карло победно улыбался, озирая всех ликующим взглядом. Он показывал всем Митю.

Позади Папы Карло сидел Тулунбаев. Лицо старшего лейтенанта, как всегда, было непроницаемо. Слушая Митю, старший лейтенант делал пометки в блокнотике. Сурово было и лицо Глазомицкого, сидевшего рядом. Что математик думал сейчас о Мите? Локоть к локтю с Глазомицким сидел, конечно, Мышкин. Когда Мышкины сидели, они казались почти одного роста. Они немного наклонили друг к другу головы и все время обменивались кивками и взглядами.

— При выходе из Флоридского пролива струя Гольфстрима распространяется до глубины семисот метров, — говорил Митя, — и при ширине в семьдесят пять километров идет со средней скоростью на поверхности от шести до десяти километров в час. Суда, которые следуют из Мексиканского залива или входят в него, должны учитывать это течение. При попутном ходе оно может дать до ста пятидесяти километров выигрыша в сутки. С глубиной скорость течения уменьшается — на глубине триста метров, например, до половины…

— Ну, это уже специальные сведения для подводников, — скрипуче произнес Рюмин, и по залу пробежал смешок.

Позади Рюмина, который все время вворачивал свои реплики, сидела танцующая девочка. Она смотрела на Митю глазами, которые все более чернели. «Что такое? Что ей нужно? Однако, наверно, я неплохо говорю, если она так смотрит». И он отвел глаза от девочки, чтобы ее все более чернеющие зрачки ему не мешали. Шурик же смотрел в пол. На лице его застыло горьковатое, замкнутое выражение: зачем, мол, тебе это понадобилось? Зачем? «Огляделся бы ты по стенам», — подумал Митя. Сам-то он и без здешних портретов помнил, что добрую половину всех наших знаменитых географов прошлого составляли моряки, да не просто моряки, а военные именно: Беринг, братья Лаптевы, Головнин, Лазарев, Крузенштерн, Литке, Невельской… Но лицо Шурика было неприступно угрюмо. «Ну и что? — как бы говорило оно. — Ты-то здесь при чем?» Присутствие Шурика не помогало Мите, и он поскорее отвел взгляд… Маленький нахимовец, которого Митя запомнил и отличил еще раньше, сейчас вовсю что-то строчил в тетрадке — старался записать все, что Митя говорит. «Вот тебе-то я и передам свои записи, — подумал Митя. — Да, именно тебе».