Михаил Львовский - «В моей смерти прошу винить Клаву К.»

— Ты всегда был идеалистом, — вздохнула я.

— А наш Серёжка именно об это дремучее и споткнулся.

— Да он всё своё другим отдать готов, — возмутилась я, — а учился всегда на пятёрки! Благородная жажда знаний — это уже не черновик.

— К сожалению, Риточка, наш старший сын никогда не учился. Он всю жизнь только собирал жёлуди.

— Какие жёлуди?

— А те, которые мы ему подсунули в детском саду. Помнишь?

Я вспомнила и подумала: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Но не знаю почему, мне вдруг очень захотелось сейчас же посмотреть на Серёжку. Откинула полог палатки и вижу — два Маугли спят в обнимку.

Придумывает Павлик бог знает что. Он всегда таким был, таким и останется.

Я вернулся в наш город совсем другим человеком. Переродился. Думаете, перед вами тот Серёжка Лавров, который когда-то до того дошёл, что из-за какой-то девчонки утопиться хотел? Ничего подобного. Перед вами загорелый малый с весёлым, интеллектуальным лицом и ему море по колено! Не хожу — танцую. Знакомая шелковица?

— Привет!

И — мимо! Нечего мне около неё задерживаться! Чистильщик сапог, похожий на роденовского «Мыслителя»? Ха-ха! Гении под забором не умирают! Настоящий талант всегда пробьётся! Ну что вы на меня уставились, парикмахерские красавицы? До чего же у всех у вас физиономии туповатые. Как у одной, не будем называть фамилию, моей знакомой, которую давно бы из школы вышибли, если бы не ваш покорный слуга. Аллейка в городском саду, танцплощадка, кафе «Лира», привет вам от Чёрного моря! Ну-ка, а где тот выступ с трещинкой? Шагнём через неё!

— Ура-а! Эге-ге-е!

Можно даже попрыгать на этом выступе. Осторожненько, а то не дай бог обвалится. Нет, всё в порядке! Хоть танцплощадку открывай — ничего не случится. Но главное, не переборщить. Надо учиться у Лаврика сдержанности. Зачем ходить пританцовывая? Можно подумать, будто я кому-то что-то доказываю. Пойдём домой спокойненько, деловитой походочкой. Туську бы встретить неплохо… То есть Таню. Разведать, как дела, кто уезжал, кто в городе оставался. Зайти к ней, что ли? А почему не зайти? Домишко у неё на окраине. Постучим в окошко. Тук-тук-тук!

— Здравствуйте. Таня дома?

Пожилая женщина с девчушкой на руках отвечает:

— На дежурстве она. Может, передать что?

— На каком дежурстве?

— В больнице.

— А-а-а! Вы, значит, её бабушка. А это Танина сестрёнка?

— Да.

— Похожа. А как Танина мама себя чувствует?

— Что?

— Сестричка на Таньку очень похожа. Как её зовут?

— Света.

— Здравствуй, Света. Ну-ка дай мне ручку… Вот так, молодец! Как твоя мама себя чувствует, Светочка? А? Ну скажи, скажи дяде…

— Померла её мама, — отвечает за Свету пожилая женщина.

Весёлому малому с интеллектуальным лицом стало жутко.

— Когда?

— Третья неделя пошла, как схоронили.

— А почему Таня дежурит в больнице?

— На работу поступила. Санитаркой.

— А школа?

— Какая теперь школа… — отвечает пожилая женщина весёлому и загорелому. (Провалиться бы дяде сквозь землю!) — Так что ей передать?

— Передайте, пожалуйста, что к ней Лавров приходил. Серёжей меня зовут.

— Клавкин хахаль?

Ну как на это отвечать?

— Бывший.

— Передам.

И окно закрыла. Светка мне ручкой машет, ей ещё всё нипочём.

Иду куда глаза глядят. Танька, если бы ты знала, как я тебе сейчас сочувствую… Я для тебя на всё готов, Таня! Но всё равно я весёлый и загорелый. Я должен быть таким, несмотря ни на что. Куда это я попал? Опять одноэтажный дом. Застеклённая терраса, сад… А на террасе пианино, а за пианино Неонила Николаевна.

— До, ми, соль, соль, ля, ля, соль, фа, фа, ми, ми, ре, ре, ми, до…

Сольфеджио — упражнение для развития слуха и читки нот. Настолько, чтобы это понять, у нас образования хватает. А поёт кто? Клава! А кто сидит за столом, покрытым старой клеёнкой, и смотрит на Клаву влюблёнными глазами? Лаврик!

— А теперь, — говорит Неонила Николаевна, — можно и спеть что-нибудь по-настоящему. Ты всегда так делай, а то упражнения могут отбить всякую любовь к музыке:

«В движенье мельник жизнь ведёт, в движенье…» — запела Клава так чисто, что мне сразу захотелось ей подпеть, как когда-то Тане Ищенко. Но Неонила Николаевна жестом предложила это Лаврику, что он и сделал с большой охотой.

Через минуту я поймал себя на том, что шевелю губами, как когда-то Клава в хоре Дворца пионеров. И верчу головой, глядя то на Лаврика, то на Клаву. Вот бы никогда не подумал, что я — не кто-нибудь, а именно я — могу оказаться в таком положении.

— Вот чем я должна была заниматься во Дворце пионеров, — говорит между тем Неонила. — Это же надо такую девочку упустить! А всё почему? Один за другим, один за другим отчётные концерты. А в чём отчитываться, когда ребёнку в глаза посмотреть не успеваешь? Молодец, Клавочка!

И Неонила запела вместе с Лавриком и Клавой, а я пошёл дальше бодрой походкой.

Мы теперь часто играем с отцом в шахматы. Он всегда проигрывает и злится. Сегодня ему почему-то везло. Он забрал мою ладью конём и спросил:

— Может быть, снять эту картинку?

Папа имел в виду пейзаж с заснеженной шелковицей.

— Пусть висит.

— Тогда играй внимательней.

В передней раздался звонок, и папа пошёл открывать дверь, потому что я был в цейтноте.

Он вернулся с Клавиной мамой. У неё в руках плетёная сумка. Ещё в передней отзвучали все обязательные «Здравствуйте, Павел Афанасьевич, как вы загорели», «Прошу, прошу, Вера Сергеевна», и теперь Клавина мама приступила к делу. Она вытащила из сумки отрез на платье.

— Передайте, пожалуйста, мои извинения Маргарите Петровне. Столько держала… Но я теперь не шью… Здравствуй, Серёжа.

— Здрасте.

— Я очень, очень виновата, но…

— Вы только нам не шьёте или вообще? — многозначительно спросил папа Клавину маму.

— Вообще. Можете себе представить, Клава не разрешает. Вытащила откуда-то мои старые скульптуры, расставила повсюду — и с ножом к горлу: «Это твоё дело!» — «Кому они нужны, Клавочка?» — «Мне, — говорит. — Я с ними с детства разговаривала».

— И вы послушались? — спросил папа.

— Взрослая дочь! — вздохнула Вера Сергеевна.

— Да, это вам не закупочная комиссия, — ответил папа, и я ничего не понял.

Дальше пошла полная абракадабра. Папа сказал:

— Ваш девиз «Всё или ничего!» в наши дни явно устарел. Оставим его картёжникам. Вот в искусстве, например, «ничего» неожиданно может стать «всем», а «всё» — оказаться «ничем». Сплошь и рядом.

Вера Сергеевна хотела что-то возразить, но, увидев папины картины, молча стала их разглядывать. Переходила от одной к другой, как на выставке.

— Самодеятельность? — робко спросил папа.

Вера Сергеевна не ответила. Я чувствовал, что папа здорово волнуется, и злился на него.