Макс Бременер - Тебе посвящается

В общем, все это было правильно, хотя недостатки Бори Кавалерчика были чуточку преувеличены и судил о них Стасик немного свысока. Но на то уж это был Стасик!

Главное же, Станкин отверг самое опасное обвинение Котовой. И в ту минуту, когда он учтиво, твердо и беспристрастно возражал ей, Валерий от души восхищался обстоятельным Стасиком, который еще несколько часов назад его бесил.

Но Зинаида Васильевна не сдалась.

— Товарищи! — проговорила она звонко, как бы взывая к дремлющей совести ребят. — Вместо того чтоб остро, принципиально критиковать нетерпимый поступок, Станкин нам фактически предлагает амнистировать Кавалерчика. Амнистировать, а обсуждение свернуть! Ведь это он предлагает? — спросила она тоном человека, который рад бы обнаружить, что заблуждается, и взять обратно свои слова.

— Амнистируют только преступников, — внятно сказала Лена.

— Но комсомолу адвокаты не нужны! — воскликнула Зинаида Васильевна не слыша. — Взыскание помягче, и кончен разговор — вот чего хотел бы Станкин! Но суть ведь не только в том, — продолжала Котова тише и вкрадчивее, — оставим мы Кавалерчика в комсомоле или нет. Мы вынесем дело Кавалерчика на комитет, на общешкольное комсомольское собрание прежде всего потому, что на этом деле нужно воспитывать всех ребят. Вот поэтому… — Она словно бы доверительно приоткрывала перед ними, молодыми да зелеными, чистоту и значительность своих намерений. — А что сознательность в вас нужно воспитывать — об этом свидетельствует беззубое выступление Станкина, который не потрудился отдать себе отчет в том, что крикнул Кавалерчик. Долг Станкина — исправить свою ошибку на общем комсомольском собрании.

Так Станкин был втянут в орбиту «дела» Кавалерчика. Тучи сгущались. Наступила тягостная тишина. Валерий с Леной шепотом препирались, кому из них говорить раньше. В это время им передали записку:

Вы, иже с ними! Цыц мне! Слово беру я!!

Готовый к услугам и борьбе

Ляпунов.

— Ребята, вы знаете… — Ляпунов изобразил смущение, как когда-то, сообщая Терехиной, что собирается жениться. — Мне случалось и сболтнуть что не надо, и накуролесить… — Он махнул рукой, прерывая себя: что, мол, распространяться, сами знаете. — Кажется, поэтому мне неудобно — верно? — критиковать Кавалерчика: сам вроде такой же… — Он сделал паузу, будто справляясь со смущением.

Все, кто знал Ляпунова, видели, что он хитро прикидывается, наслаждается своей точной игрой и вот-вот совершит выверт, который заметят они, но вряд ли разгадают учителя.

Вот какой выверт — это пока что не прояснялось.

— Все же скажу, — продолжал Ляпунов, точно преодолев сомнения. — Помню, недавно критиковали меня на комитете за то, что употребляю, обращаясь к девочкам, дурацкое, бессмысленное слово. Не стоит его здесь и повторять.

Зинаида Васильевна удовлетворенно кивнула.

— Это он про «ложкомойниц»… — перешептывались девочки.

— Мне тогда Зинаида Васильевна и другие члены комитета помогли понять — именно попять, какое вредное у меня было поведение! Пусть ребята скажут, слышали от меня потом хоть раз это слово или нет… — Ляпунов передохнул. — Мне, между прочим, в память запало из Ломоносова: «На итальянском с женским полом говорить пристойно», — сказал он, простодушно улыбаясь и как бы извиняясь, что касается посторонних вещей. — Иногда думаешь даже: неплохо бы, верно, итальянским этим владеть…

— А что же, а что же, не могли бы вы час в день уделять иностранному языку?! — перебил Макар Андронович, совершенно растрогавшись. — У вас же хорошие способности, вы же могли бы второй иностранный изучить шутя! — Это был конек Макара Андроновича: он постоянно ратовал за то, чтоб в школе преподавали два иностранных языка. — Итальянский, французский — какой выбрали бы!..

Он всплеснул руками и осекся, словно осознав вдруг бесплодность этого разговора.

— Или взять другой эпизод. Помню, в пятом классе угораздило меня на диктанте закричать «Кукареку!» — продолжал Ляпунов совсем уже в тоне воспоминаний о далеком и милом прошлом. — И сошло мне это с рук. Не придали значения. Так я потом этот номер раза два повторял! Поэтому мы правильно делаем, что не сквозь пальцы глядим на выходку Кавалерчика. Что это такое?! — Ляпунов повысил голос: — Какой-то хулиган бросает в класс снежок, а Борис орет: «Полундра!»

— То есть как… — вмешалась было Зинаида Васильевна.

— Я сейчас кончу, — заверил Ляпунов, не делая паузы. — Так вот — полундра! Что это значит? Бомбят, что ли?.. Я сперва так понял. И только потом уж я доискался, — сообщил Ляпунов с увлечением завзятого исследователя, — что на морском жаргоне это означает примерно «свистать всех наверх!». Как же ты, Борис, выкрикиваешь, понимаешь ли, жаргонное словечко в нашей замечательной школе да еще на уроке географии!

— Значит, вы утверждаете, — сказала Зинаида Васильевна, — что Кавалерчик крикнул «полундра»? — Она в упор смотрела на Ляпунова.

И тут Ляпунов доказал, что недаром написал о себе «готовый к борьбе…».

— А Борис отрицает? — встрепенулся он, рывком поворачиваясь к Кавалерчику. — Юлишь?..

— Я не юлю! — вяло огрызнулся Кавалерчик, совершенно не соображая, что происходит.

— Холина, что крикнул Кавалерчик? — спросила Котова. — Как член комитета несете ответственность за ответ.

— Полундра, — ответила Лена, улыбаясь обезоруживающе лучезарно. — Пусть он сам, Зинаида Васильевна, несет ответственность, если орет как ненормальный… Нет, серьезно! — обернулась она к засмеявшимся подругам и села.

— Комсорг, — обратилась Котова к Станкину, — почему в своем выступлении не сказали, что именно крикнул Кавалерчик?

— Я воспринял его вопль, — вдумчиво и корректно ответил Станкин, — как междометие. Для моего слуха это было нечленораздельно.

Ответы остальных ребят совпадали с рассказом Ляпунова. «Полундра, полундра», — твердили опрашиваемые. С каждым новым повторением этого слова оживление в классе все увеличивалось. Росло число улыбок, заслоняемых ладонями, и довольных смешков, маскируемых сухим кашлем. В конце концов это стало заметно.

— В чем дело? — осведомился Макар Андронович.

Девочки пошушукались между собой, после чего, подталкиваемая другими, встала Терехина.

— Неудобно, что мы все время произносим жаргонное слово, — сказала она, раздувая ноздри, и как-то с размаху опустилась на парту, точно ее дернули сзади.

Другие девочки, багровея, шумно задышали. У одной сдерживаемый смех прорвался тоненьким всхлипом. Она тотчас выбежала в коридор, прижимая к носу платочек.

— Так, — сказала Котова. — Откуда же нам в редколлегии радиогазеты стало известно относительно возгласа «бомба»? Может быть, я с потолка это взяла?