Юрий Третьяков - Жук и геометрия. Рассказы

По радио сказали, что днем температура будет на сорок градусов выше нуля. В этом году такой день первый.

На небе — ни облачка, в воздухе — ни ветерка.

Даже на реке пусто: мало кто захочет идти по такой жаре — лучше под крышей сидеть; а то хотя и искупаешься, но без толку: пока будешь идти обратно, опять жарко, хоть возвращайся.

Белый песок на берегу раскален донельзя: пробежаться босыми пятками — все равно что по горячей сковороде.

У самой воды на песочке лежали мальчишки.

С утра они занимались разными полезными делами: в канаве на лугу устраивали маневры, бомбардировали друг друга земляными комьями, потом просто так кидали, кто дальше. Потом лазили по сваям моста вверх и вниз, теперь отдыхают. Жарища…

Горька, самый главный командир, был зарыт в песок, только голова торчала, а на ней носовой платок — «от солнечного удара». И еще двое, на него глядя, вырыли в песке канавы, улеглись в них. Остальные по всему берегу валялись на песочке, прикрыв головы кто штанами, кто майкой, или на отмели, наполовину в воде, ворочались с боку на бок, блаженствуя. Изредка то один, то другой разбежится и — вниз головой, в глубину, только сверкающие брызги подымет столбом. Поплавают, поныряют и опять на песок, подставлять горячему солнцу и без того черные, как чугун, спины.

Зарытым время от времени надо поливать головы водой. Поливает из консервной банки Вовка-маленький, — толстые щеки облеплены веснушками, нос пуговицей, сам весь, как воробей, взъерошенный, задира первый. С удовольствием поливает…

Остальное время он сидит, обхватив коленки руками, и по сторонам смотрит: страшно интересно. Вот, например, пена по воде плывет. Откуда пена?.. Сизоворонка полетела, корм птенцам понесла… Далеко на лесистой горе полянка видна, вся голубая, очень хорошая полянка, двинуть бы туда всей гурьбой…

Но Горька ничего не хочет: сказал, что за каникулы «весьма обленился», и теперь даже разговаривать не может, только моргает длинными ресницами.

На другом берегу кто-то раздвинул кусты ивняка, плюхнулся в воду и поплыл. Посмотрел Вовка получше и рот открыл от удивления: сам Андрей Кондратьич, заслуженный учитель РСФСР, плывет. Не так, конечно, как Горька или хотя бы Вовка, но все-таки прилично плывет, Вовка от удовольствия в ладоши заколотил и крикнул, привстав:

— Здравствуйте, Андрей Кондратьич!

А учитель проплыл еще немного и встал на мели, смотрит по сторонам и улыбается. Все знали, что он без очков ничего не видит, поэтому мальчишки, кто на берегу был, все в воду, как лягушки, шлеп, шлеп! Повынырнули кругом, коричневые, лоснящиеся, и загудели хором:

— Здравствуйте, Андрей Кондратьич!

— Купаетесь, Андрей Кондратьич?

— Давайте купаться с нами, Андрей Кондратьич!

А Андрей Кондратьич похлопал их по мокрым головам, по спинам:

— Купаться с вами, говорите? Спасибо за приглашение, но это в другой раз. Сейчас некогда.

— А что, Андрей Кондратьич? — спросили ребята.

— Сад детского санатория знаете? Так вот. Гусеница на него напала. Гусеница кольчатого шелкопряда. Если не принять меры, погиб сад. Сейчас в город иду.

— А какие меры? — полюбопытствовал Вовка. Он этот сад прекрасно знал, через забор не раз туда лазил. Там еще сторож есть, они звали его Карабас-Барабас — это за длинную бородищу, — ходит с костылем, а такой ловкий, что однажды поймал Вовку на заборе да так крапивой настегал — до сих пор помнится.

— Опрыскивать бы надо. Только сейчас поздно, ранней весной надо было. Сейчас снимают просто руками. Рабочие нужны, — пояснил Андрей Кондратьич. — Ну, желаю вам хорошо отдохнуть, набирайтесь сил, чтоб в будущем году — на одни пятерки!

И уплыл. Хороший человек Андрей Кондратьич!

Обленившийся Горька из своего укрытия не вылез и только издали, вытягивая шею, слушал, о чем говорят.

Немного времени прошло. Заметил Вовка, что Горька беспокоится: шепчет что-то про себя, головой вертит. Заворочался, а вскоре совсем вылез и говорит:

— Созывай, Вовка, ребят. Я одну штуку выдумал. Ахнете.

Схватил Вовка жестяную трубу, приложил к губам:

— Тру-ту-ту, тру-ту-ту!

Со всех сторон мальчишки набежали.

Из камыша вылезли два брата по фамилии Кузькины. Их звали просто Кузьками. Кузька-большой и Кузька-маленький. Нарочно, для смеху вымазанные илом, подошли, уставились, страшно сверкая глазами; прямо по воде прискакали два Юрки—Юрка, врача сын, и Юрка, у которого сестра ездит на мотоцикле; как ящерицы, выползли зарытые в песок Женька и Славка; с того берега приплыли другой Вовка — Вовик — и Владька.

Горька объяснил свою штуку.

— Ну как, хорошо я придумал, а? — спросил он.

— От здорово! — сказал Кузька-большой.

— От здорово! — подхватил Кузька-маленький, который всегда стоял за брата.

Подумали, переглянулись и кивнули головами оба Юрки — врача сын и тот, у которого сестра ездит на мотоцикле.

Вовка тоже сказал:

— Конечно… Почему не сходить…

Правду сказать, Вовке не очень хотелось уходить от реки, тащиться по жаре, к тому же Карабас-Барабас, наверно, еще не забыл Вовкиной физиономии, но раз все идут, то и Вовка пойдет. Один за всех и все за одного.

Кроме того, Вовка вспомнил про одну вещь…

Рыжий Славка стал было отказываться:

— Жарко очень…

Горька презрительно сплюнул:

— Ему жарко. Дайте Славику зонтик, ему жарко. Эх, ты! Это ничего, что жарко! Это даже хорошо! Потому, ты думаешь, на фронте тебе скажут: «Тебе, Славик, не жарко? Может, ты, Славик, лучше в тени посидишь?»

Тут все засмеялись, вспомнили Славкину тетю; она всегда так говорила, провожая Славку на речку. Молодец Горька!

Но Славка упорствовал:

— Так то на фронте…

— Ну, довольно разговоров! — не выдержал Кузька-большой. — Идешь или нет?

— Без разговоров — идешь? — воинственно высовываясь из-за спины брата, закричал Кузька-маленький.

— Да жарко, говорю…

Такое, конечно, хоть кому надоест. Взял Горька Славку за плечи, отвел в сторону и толкнул прочь.

— Иди отсюда! Ну! Кому говорят! Мы еще сами тебя не возьмем. Дезертир!

Славка побрел вдоль берега, бормоча:

— Ну и уйду… Подумаешь… Узнаешь вот…

— Дезертир! — крикнул ему вслед Юрка, врача сын. Кузька-маленький пронзительно засвистел.

Вовка изъявил готовность догнать дезертира и хорошенько ему «надавать».

— Не надо, — сказал Горька. — Пусть идет. Давайте лучше купаться. Чтоб на весь день!

Купались, пока все не посинели и стали дрожать, потом, для прохлады не выжимая трусов, пошли.