Василий Голышкин - Красные следопыты (Повести и рассказы)

Почтовое послание вызвало у Виктора Федоровича ироническую усмешку и желание включить его в свою коллекцию редкостей. Но Генка, припомнив все, что касалось Виктора Викторовича, решительно воспротивился этому и, схватив открытку, помчался к Воронку.

У командира зоны он застал Ляльку с такой же открыткой, адресованной ее отцу, Сергею Егоровичу, преподавателю педагогического училища.

— Надо показать Валентине, — сказал Генка.

— И Долгому, — сказала Лялька.

— Раньше Долгому, — решил Воронок. — Он наш прямой вожатый, а Валентина — старший.

Воронок, как видно, неплохо разбирался в армейской субординации.

И вот они у Долгого, на вагоноремонтном заводе, где вожатый работает слесарем. Прочитав открытку, адресованную Генкиному отцу, и смекнув, что тут дело не простое, Долгий повел ребят в комитет комсомола.

Большой парень, сидевший за столом, увидев гостей, встал, кивнул, и копна светлых волос, как сено с воза, свалилась у него на правый висок.

— Степин, — назвался он и стал внимательно рассматривать открытку, где красным по зеленому было написано: «Вас просят пожаловать на выставку абстрактного искусства... » Об абстракционистах он кое-что слышал. От души смеялся над их «произведениями», которые время от времени воспроизводились в газетах и журналах, но полагал, что творцы этих «произведений» обитают от его города примерно на таком расстоянии, что и марсиане. И вдруг абстракционисты в Зарецке! В это верилось с таким же трудом, как в нашествие марсиан...

— Что скажешь? — спросил Степин у Долгого.

Долгий сердито посмотрел на ребят.

— Говорил, на месте преступления застукать надо было.

Степин заинтересовался:

— На каком месте преступления?

Ему рассказали о похищенном металле, о таинственных вспышках-молниях, которыми забавляется по ночам Виктор Викторович...

— Слабоумный, — подвел итог сказанному Воронок.

— Не совсем. — Степин перекинул копну волос с правого виска на левый, задумался.

Где-то за стеной отчаянно ухал кузнечный молот. Он, наверное, был очень зол, потому что колотил по железу с такой силой, что сотрясал земной шар. И все, что было на земном шаре хорошего и плохого, сотрясалось вместе с ним, стараясь не только не сорваться, а, наоборот, как можно глубже пустить корни.

— У вас в пятницу что? — спросил Степин.

— Конкурс на лучшую лавочку, — сказал Воронок.

— Соревнование пятидворок, — добавил Генка.

— Принимается. А еще вот что... — Степин хитро прищурился. — Подсаживайтесь поближе...

Куранты на городской башне пробили вечерний час. Ленинская очнулась, как курортник после «тихого часа», и захлопотала по хозяйству. Она накрывала столы, готовясь сытно попотчевать тех, кто вот-вот должен возвратиться с работы. Печи, раздувая ноздри труб, с аппетитом вдыхали запахи пареного, жареного, вареного.

У-а-а-а, — густым басом рванул вагоноремонтный.

У-у-у... — молодым петушком откликнулся деревообделочный.

У-а-а... — по-девичьи звонко подтянула трикотажная фабрика.

И это было, как салют последнему дню трудовой недели.

Встретив хозяев, Ленинская улица села обедать. Старшие, наработавшись, младшие, набегавшись, обычно одинаково радовались хлебосольному застолью. Но сегодня у младших вдруг пропал аппетит, и никакие угрозы «сделать то-то, если не съешь этого» на них не действовали. Перехватив две-три ложки чего-нибудь горячего, запихав в рот котлету и не успев ее прожевать, они с набитым ртом вымаливали разрешение выйти из-за стола и, получив его, со всех ног мчались в летний штаб зоны, расквартированный в доме Вороновых, точнее, в той его части, которая по-книжному называлась мезонином, а по-уличному чердаком, хотя, если разобраться, чердак вполне мог сойти за второй этаж.

Дом этот Елена Викторовна, мать Воронка, получила по почте. Его прислали в Зарецк летчики-испытатели, товарищи погибшего мужа. Ставили дом всей улицей, и, когда он был готов, всей улицей справляли в нем новоселье.

Совершив восхождение в штаб зоны, ребята здесь не задерживались. Расхватывали какие-то таблички и разбегались. Последними покинули штаб-мезонин Воронок, Генка, Мишка-толстый и Лялька. У Генки под мышкой был зажат кумачовый лоскут, у Мишки-толстого — два бамбуковых удилища.

...Виктор Викторович ждал гостей. Закованный в узкую сорочку, перехваченную на шее галстуком-бабочкой, он по-черепашьи вытягивал голову, чтобы хоть чуть-чуть ослабить гнет воротничка, дергал за нос и улыбался. Все шло как по маслу. Вчера Лева разнес по указанным адресам пригласительные открытки и сегодня, принарядившись, дежурил у ворот, готовый по первому стуку распахнуть калитку.

Приглашенных было немного. Десятка полтора. Виктор Викторович не гнался за количеством. Помнил, как потешались над произведениями абстрактного искусства советские посетители заграничной выставки.

Звякнула щеколда. Лева бросился к калитке. Распахнул и отступил. Перед ним — красивые, в черных костюмах, белых рубашках, скаля в улыбках зубы, — стояли три парня.

— Можно войти? Мы с вагоноремонтного.

Лева посмотрел на Виктора Викторовича. Этих он не приглашал. Может быть, Виктор Викторович сам... Нет, судя по удивленному лицу хозяина, они и для него были непрошеными гостями.

— У нас по пригласительным, — сказал Лева, поймав отрицательный кивок Виктора Викторовича.

Трое церемонно поклонились.

— Пожалуйста.

Лева опешил: у них были точно такие открытки, которые он вчера разносил по городу.

Воспользовавшись Левиным замешательством, трое вежливо отпихнули его, вошли во двор, и сразу же, вслед за ними, в калитке, как в раме, возникли еще двое. Тоже непрошеные. Показали открытки и прошли. За ними потянулись прошеные.

Прошеные, непрошеные... У Левы зарябило в глазах от открыток, которые они совали ему под нос. «Фальшивые», — догадался Лева, но поделать ничего не мог. Они были точными копиями настоящих. Во дворе стало тесно и шумно. Виктор Викторович, как заяц, петлял среди публики, стараясь навести хоть какой-нибудь порядок. Но порядка не было. Был хохот. Здоровый, неудержимый хохот. До колик в животе. До слез в глазах.

— Мама, приготовь мне яичницу! — потешался кто-то над «Колокольным звоном».

— Диверсия в бане, — рыдал другой над картиной, названной «Сотворением мира» и изображавшей руки и ноги и прочие части тела, летящие по красному фону неба.

Перед проволочной скульптурой, названной Виктором Викторовичем «Землей в лучах заходящего солнца», не могли устоять даже те, кто считал себя застрахованным от вируса смеха. Провода — лучи, ржавый таз — земля... Нет, скульптору никак нельзя было отказать в остроумии, и парни с вагоноремонтного кричали: