Гана Боржковцова - Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков

— Здесь! — шепчет Пип.

Да, это здесь. Забор из реек на незнакомой улице, освещенное окно. А что дальше? Как долго им придется ждать? И вообще — чего они дожидаются? А что, если Ярда этот велосипед вообще не… — приходит в голову Пипу. — И зачем, собственно, мы в это дело впутали тетю? Зачем наговорили, что нам охота одним пройтись по темной улице? По глупости. Неужели мы всерьез думали, что в такой тьме Ярда катается на велосипеде? Нет, нигде даже намека нет на то, чтобы он этим занимался». Кругом — тишь. Или им только мерещится, что они кого-то караулят на этой незнакомой улице? И может быть, они вовсе и не лгали тете, а забрели сюда случайно, но теперь пора бы вернуться домой.

— А может, вернуться? — шепчет Марьянка.

Пип с Данкой с признательностью поворачиваются к ней. И в то же мгновение отчетливо слышат тяжелые шаги; прохожий с таким напряжением переставляет ноги, что все трое одновременно представляют себе старого-старого человека, который с трудом ходит и тяжело дышит. И тут же распахиваются двери недавно такого приветливого домика и чей-то противный голос ворчит:

— Ну, скоро ты там? Долго мне еще ждать?

Бедняга дедушка явно споткнулся, что-то тяжелое свалилось у него с плеч и рассыпалось по земле.

— Ну, что ворон считаешь, раззява? Надо под ноги смотреть! — заорал кто-то, потом послышались чьи-то грузные шаги и раздался совершенно отчетливый звук основательной затрещины.

Трое сидящих за забором ребят испуганно вздрогнули и услышали, как «дедушка» ответил голосом Ярды:

— Тяжело, а вязанка почти развалилась.

— Вот теперь и собирай ее в потемках как знаешь. Не стану я выстуживать дом, коли ты не умеешь даже дров принести.

Дверь захлопнулась.

— А ну-ка отвори! — приказывает изнутри женский голос. — Коли ему собирать в потемках, так мы до утра не дождемся.

— Твое дело затопить, пока я не вернусь.

— И чтоб на столе стоял жареный фаршированный цыпленок? И все за те гроши, которые ты отваливаешь нам на хозяйство?

Ярда, в которого неожиданно превратился шаркун-дедушка, громко шмыгает носом. Вот теперь он вытирает нос рукавом спортивной курточки, представляют себе трое притаившихся за забором ребят, хотя они ничего и не видят. Они испуганно переглядываются. Но даже этого не видно в темноте. Тем временем Ярда притащил что-то похожее на ящик. Слышно, как он швыряет туда поленья и волочит ящик в дом. Двери, наконец, захлопываются за ним. И снова светится одно-единственное окно.

Дети долго стоят, боясь пошевелиться. Первой опомнилась Данка.

— Ну, пошли, — говорит она. — Все равно мы дрянь. Нужно было ему помочь.

— Но мы же никак не могли, — бурчит Марьянка.

— Должны были, — лепечет Пип.

— Ну хватит, пошли, — повторяет Данка.

Троица смотрит на освещенное окно. Оно уже не кажется таким приветливым, как раньше.

— Нужно идти, — вставляет теперь уже Марьянка. — Мама наверняка места себе на находит.

Мама… Собственно, как долго они торчат тут? Наверное, уже полночь. Все поворачиваются, словно по приказу, но не успевают сделать и шага, как снова слышится звук открываемой двери. На этот раз света не видно, и шаги доносятся откуда-то издали. А потом слышится дребезжание колес и слабое позвякивание звоночка. Кто-то спускает велосипед с лестницы. Дети бегут врассыпную. Если бы хоть была видна дорога! Девочки, отыскав друг друга, берутся за руки.

— Ты где, Пип? — шепчет Марьянка.

Ярда ни за что не должен обнаружить их здесь! Ни за что!..

— Осторожно! — предупреждает Пип.

Они увидели его прежде, чем он упал. Велосипед начал страшно петлять, а потом остановился. Девочки уже помогают Пипу подняться на ноги.

— С тобой ничего не случилось?

— Нет, — отвечает Пип. — Просто я налетел на этот велосипед.

«Не налетите на трамвай», — предупреждала тетя. Когда это было? Как будто сто лет назад.

— Значит, ты налетел все-таки… Ну как, легко отделался?

Рядом с детьми стоит сухощавая старая пани. На седые волосы нацеплен неприглядный берет, из-под короткого жакета выглядывает кусок цветастого передника.

— Тут ничего не видно, вот в чем беда. А ты, паренек, подвернулся мне прямо на дороге, но, разумеется, это прежде всего моя вина. Если бы я не гнала в такой тьме…

Троица стоит, испуганно вытаращив глаза на старую пани. Бабка держится за руль велосипеда и тоже не сводит с них глаз.

Данка незаметно озирается по сторонам. Кроме них, на улице — ни души. На велосипеде действительно катила эта старуха в цветастом переднике.

— Велосипед-то Карличка, внука моего, — объясняет она. — Он всегда дает мне его вечером.

Дети и без нее видят, что велосипед — собственность внука Карличка. Конечно, это не Павлов велик. Это мужской велосипед, многое повидавший на своем веку.

— Никогда не катайтесь на велосипеде в потемках, — предупреждает старая пани. — Нельзя! Мне-то Карличек привозит его под вечер. Он, Карличек, славный малый, и дал бы мне велосипед даже днем, да, боюсь, люди подымут на смех. Ей, скажут, уже пора на печке сидеть. И они правы, конечно, я стара, но как быть, если я страшно люблю ездить на велосипеде? Вы никому не расскажете? Видно, и в самом деле пора бросать это дело.

— Конечно, мы никому не станем рассказывать, — убеждает старушку Данка. — А вы не бросайте вашего увлечения. Ездить — это же так здорово!

— Пожалуй, я и впрямь не брошу. А ты уж меня прости, — обращается старуха к Пипу.

— Ерунда, конечно, — отвечает Пип, — я сам виноват.

— Ну, тогда прощайте, — кивает им старая пани, ставит одну ногу на педаль, другой отталкивается и великолепно перекидывает ее через седло.

На повороте она ещё раз оборачивается и машет им рукой. Может, это относится только к Данке?

Вот скоро и дом. Окно в гостиной полыхает светом. Приблизившись, они замечают, что окно открыто.

— Мама проветривает квартиру, — говорит Марьянка. Не ужели действительно похолодало или ее просто колотит дрожь?

В тот же миг окно закрывается. Мама стоит на пороге раньше, чем они успевают нажать кнопку звонка.

— Я ничуть не волновалась, — говорит она. — Тетя предупредила, что вы задержались там с этой посудой. Ее как будто накопилось очень много.

Дети переглядываются. Ни о каком мытье посуды в этот раз что-то не было и речи. К счастью, мама вроде и не придает этому ни малейшего значения.

— Проголодались? — спрашивает она.

— Очень! — вырывается у Пипа.

Это правда. Все трое вдруг ощущают такой голод, словно не ели по меньшей мере неделю. Мама удовлетворенно кивает.

— Очень хорошо, что тетя не предложила вам сосисок. Я сию минуту приготовлю вам кашу. С какао или с корицей?

— С какао, — предлагает Данка.

После тех тетиных сосисок очень хочется каши. О сосисках они, к своему удивлению, не забыли. Пип проглотил тогда сразу две.