Василий Ледков - Метели ложаться у ног

По стойбищу текли толпы людей к чуму Делюка, которого давно уже никто не звал этим именем, потому что у него было более звучное и яркое имя — Белый Ястреб. Так называли его между собой и мал и стар во всех стойбищах и становищах.

Между пустыми нартами и горбатыми вандеями, угловатыми ларями и пузатыми юхунами, застывшими на месте, бойко и шумно, толкаясь и обгоняя друг друга, мельтешили ребятишки, степенно, с достоинством вышагивали мужчины, шли, точно плыли, волоча по земле подолы нарядных паниц, девушки и женщины, точно утки вразвалку, семенили старухи. Все они возле чума Делюка сливались с толпой, которая с каждым мигом становилась всё больше.

Белый Ястреб внешне был спокоен. По крайней мере это так казалось, хотя все нутро у него кипело, теснили грудь тревожные мысли. Зато заметно волновался Пар-Федь: рослый, сухощавый, белоголовый молодой ненец с большими серыми глазами, он ходил торопливо вокруг пустой нарты, нервно ломая за спиной пальцы рук. Ни Белый Ястреб, ни Пар-Федь ничего не говорили, даже не глядели друг на друга, будто один для другого не существовал вообще.

Когда хвост стекающегося к чуму людского потока слился с волновавшейся на месте толпой, Белый Ястреб сказал:

— Все?

— Все, должно быть, — донеслось в ответ тихо, но ясно.

— Страшную весть принес к нам Пар-Федь, — сказал Белый Ястреб. — Послушайте его самого.

Пар-Федь поднялся на нарту. Волнуясь, он долго ощупывал взглядом толпу, будто не знал, что сказать.

— Какой это ненец! — толкнул соседа локтем Някоця Валей. Овальное лицо его заметно расширилось, блеснули широкие зубы, плоский и низкий нос, точно нос угрожающего из капкана песца, сморщился, узкие глаза сделались ещё уже. — Волосы-то у него, смотри, волосы-то — точно стебли прошлогодней травы-марэй, белые! А глаза будто озера. Синие!

— Тише! — толкнул в бок Някоцю Валея сосед. — Будто белого ненца никогда не видел. Няравэй! [35] Няравэй — альбинос. Не зря ведь их так называют. Как оленей. По масти.

— Люди! — заговорил Пар-Федь. — Не по своей воле пришел я к вам. Меня из становища Варандэй послали ненцы, которые считают вас братьями. Сказали они — так думаю и я, — брат брату помочь должен в беде. А беда большая, страшная беда пришла: на Холгове, Матке и Долгом потухли костры. Огонь погубил огонь. Море всегда нас кормило и одевало, но беда пришла именно с моря. Не сказочная морская рыба, которая харабли [36] Харабли — искаженное русское слово «корабли». вместе с людьми глотает, а двуногие белые хищники напали. Нор Ге — так они себя называют. Похожи они на людей — глаза, ноги и руки есть, даже свой язык у них есть! — но не по-человечески делают: сжигают дома и чумы, отбирают пушнину, рыбу, морской зуб и оленей, а людей или убивают, или в брюхо своей харабли бросают и увозят. Это не то, что лесные санэры [37] Санэры — коми, с которыми ненцы вели частые войны из-за оленей. , угоняющие у нас только оленей! Нет! Весь берег и все острова плачут от этих… то ли Нор Ге, то ли Пир-раты… Люди Варандэя мне сказали, что только вместе мы сможем остановить этих злых пришельцев. Другого выхода нет. Лучше гордо пасть в бою, чем безропотно запылать на костре или быть увезенным неведомо куда. Русский царь даровал нам эти земли навечно, [38] Во времена Ивана Грозного ненцы посылали к царю двух челобитчиков (Леско и Апицу), царь подтвердил их права на угодья и рыбные ловли и не велел притеснять, закрепляя за ненцами землю навечно. чтобы были у нас меха, мясо, рыба, которые можем менять на хлеб, масло, сахар, соль, железо, а эти морские разбойники отбирают всё. И мало того: кто не согласен с ними, или увозят, как я уже говорил, или вешают при всем народе на видном месте, чтобы другие боялись. — Пар-Федь оглянулся вокруг, постоял некоторое время в раздумье, будто сбился с мысли, и снова заговорил: — Морское чудовище сейчас где-то возле Варандэя. Надо торопиться. Вчера с Медынского Заворота пришли семь человек и рассказали, что видели на море большие паруса. Были они ещё на спине моря, но ясно, что они идут к берегу. Люди на Медынском разобрали чумы и поселились в расселинах скал, разломах торфа, чтобы и признаков жизни не было видно. А неделю назад приплыл с острова Долгий охотник Сянда Пырерка с семьей. Прячась за скалами Зельнецов, им удалось отплыть ночью. Пырерки видели, как пылали на острове летние избы и чумы, слышали какой-то грохот.

— Нор Ге или там… пир-ры… это люди? — расширив узкие глаза, спросил Някоця Валей.

— Не слышал, что ли? — покосился на него Гриш Вылка, стоявший рядом.

— Люди, злые люди! — сказал Пар-Федь.

— Человек разве может безвинного человека убить просто так? — не унимался Някоця.

— Они, эти пришельцы с моря, всё могут. Не тундровые это люди. Чужие. Свои у них нравы и понятия, — опережая Пар-Федя, сказал Белый Ястреб. — Когда земли мало, а людей много, всё возможно.

От удивления люди зацокали языками, толпа заволновалась и загудела, как прибой в тихую погоду. Все были согласны, что братьям, если они в беде, надо помочь. А ненцы, как ни говори, братья между собой ещё от рождения жизни на земле, в тундре. «Да и много ли на этих белых просторах черноглазых?!» — часто слышалось, как упрек и оправдание, в одиночных чумах и многолюдных стойбищах, если речь заходила о самозащите, необходимости единения для борьбы с любым врагом.

В полдень из стойбища в разные стороны полетели двести упряжек. Они понесли весть о нагрянувшей беде: с моря пришли какие-то разбойники, которые сжигают жилье, убивают или увозят людей, отбирают оленей и пушнину, берут всё, чем живет человек. Если ненцы не встанут дружно против общего врага, потухнет в тундре последний костер и род ненецкий больше не будет жить на земле. Это будто бы понимали и упряжные олени: они бежали, как бы паря над землей, лица ездоков секли мелкие кусочки дерна, и хлестала болотная жижа из-под копыт. Упряжки летели в соседние стойбища, чтобы поднять людей на бой с врагом, коварным и злым.

Не остался в чуме и Белый Ястреб. Обгоняя ветер, его упряжка неслась к чуму Игны Микиты, с кем, как и со своим другом Сэхэро Егором, он иногда делал набеги на тучные стада хозяев тундры — неннцев-многооленщиков и лесных санэров, которые, случалось, угоняли оленей и самого Белого Ястреба, если его не было на стойбище. Легендарен он, Белый Ястреб. О нём, как могучем и всесильном человеке, говорит вся тундра. Может, это и так? Белый Ястреб…

Олени бежали дружно, и Белый Ястреб редко вспоминал о хорее. Нарта покачивалась на кочках, как маленькая лодка на озерных волнах, по обе стороны упряжки и впереди, как бы танцуя — вверх-вниз, вверх-вниз! — в такт оленьим рывкам, покачивались острые пики хребтов Яней и Надер. Осенняя, слегка побуревшая тундра то хмурилась под низкими, нагруженными дождями облаками, то весело озарялась под лучами выглянувшего вдруг солнца Лэхэ — солнца людей из рода Лэхэ, улыбающихся очень редко, но озорно и от души.