Татьяна Толстая - Детство Лермонтова

Дети Лукерьи, ласковые и смирные, приветствовали Мишу восклицаниями:

— Братец наш приехал молочный! Братец!

Миша обнимался с ними, играл в чурочки и обещал еще приходить.

После такого приятного визита Арсеньева хотела ехать из деревни прямо домой, но Миша упросил бабушку заехать к Илье Сергееву, которого очень любил. Нехотя бабушка согласилась.

Они вошли в избу, где стоял резкий запах скипидара и винных паров. Изба была необычного вида — вся до потолка заставлена вывесками, и под каждой — подпись:

«Палекмантер Елисей; стрижка-бритье волосей».

Миша пошел сразу же разглядывать вывески и так хохотал, глядя на эти картины, что не сразу обратил внимание на то, что между Арсеньевой и Ильей Сергеевым шел серьезный разговор.

Пока Миша занимался вывесками, Арсеньева заметила, что на одной из стен висит картина: Матреша в крестьянском костюме сидела за прялкой, оторвавшись от работы, и глядела перед собою. Мелкие зубы в улыбке и задорные глаза были точно живые. Арсеньева, впившись в картину удивленными глазами, быстро спросила:

— Смотрите, пожалуйста, как ее нарисовал? Мадонну какую-то изобразил!

На другой картине была выписана молодая девушка, пасущая овец. Она сидела на траве, обмахиваясь веткой березы. Арсеньева достала лорнет и, хмурясь, стала разглядывать картину, потом сказала, припоминая:

— А это, по-моему, дочка Абрама Филипповича?

Илья хмуро молчал.

Арсеньева сказала, опуская лорнет:

— Говорят, Илюшка, ты везде меня ругаешь?

— Ругаю, — грубо ответил Илья, хотя сухой, с перепоя, язык едва ворочался у него во рту.

— Ты меня ругаешь? — с обидой спросила Арсеньева. — Ты с ума сошел? Да я ж тебя в Сибирь сошлю!

— Ну, пока сошлешь, так я тебя зарежу, чтобы не даром идти. Матрену ты мне загубила? Позволила бы жениться, так она бы и сейчас жива была. А теперь меня все девки сторонятся… Вон энту, — он показал на второй портрет, — родители смертным боем бьют за то, что я ее навещаю, желаю свататься. А ты думаешь, что я от нее отступлюсь? Ни за что!

Илья торжественно сложил два кукиша и поднес их к лицу помещицы.

— Ах! — закричала Арсеньева в испуге. — Грубиян!

Илья Сергеев продолжал кричать, наступая:

— Жизнь ты мою губишь, барыня!

Миша, не разобравший еще, из-за чего начался крик, подошел к бабушке, желая примирить ссорящихся. С непринужденным смехом он сказал:

— Ах, Илья, как хорошо ты цирульника изобразил!

Илья гордо выпрямился и ткнул себя пальцем в грудь:

— Четвертной билет получил за свое рисование! Вот деньги!

И вдруг, затрясшись от рыданий, он повалился Мише в ноги, протянул ему ассигнацию и заплакал в голос:

— Хоть бы ты, миленький, стал бы моим сватом!

Миша вздрогнул и посмотрел на бабушку. Поняв, что презрительная мина на ее лице не означала ничего хорошего, он тоже стал на колени и обратился к Арсеньевой:

— Бабушка, если человек так просит, отказать-то нельзя!

Арсеньева сердито сказала:

— Он грубиян. Он мне кукиш показал.

Илья Сергеев рыдал, закрыв лицо руками.

Миша повторял со слезами на глазах:

— Бабушка, ведь вы добрая, почему не разрешаете? Убери деньги, Илья, а то я их порву!

Но лицо Арсеньевой было каменным, и Миша видел, что она не намерена уступить.

Тогда Миша встал с колен и сухо сказал Илье:

— Слушай, Илюша, мое решение. На ком ты теперь хочешь жениться?

Илья тотчас же показал пальцем на портрет. Миша обрадовался:

— Катя очень хорошая. Пойдем к Абраму Филипповичу, заберем его дочку и пойдем к моему отцу в Кропотово. Я у него останусь жить, а он тебе даст разрешение жениться, да, кстати, и Абраму Филипповичу лишних сто рублей в год даст и оставит у себя управляющим. Пойдем. Пусть будет моей бабке скандал на всю губернию. А вернет меня домой — утоплюсь!

Выслушав слова внука, Арсеньева побледнела. Подумав, нехотя сказала Илье:

— Извел ты меня своими женитьбами, Магомет ты этакий! Из-за тебя, дурака, Мишенька еще заболеет! Бери свои деньги и неси их Абраму Филипповичу, скажи, что барыня разрешила тебе жениться.

— И я с тобой пойду, Илюша! — весело воскликнул Миша.

На бабушку же он не захотел смотреть и долго с ней не мирился.

…Этой осенью Миша увлекался верховой ездой.

Бабушка хоть и разрешала ему ездить, но не позволяла много скакать. Она стояла у крыльца во дворе, окруженная приближенными людьми, но не смотрела на них и не разговаривала с ними — глаза ее были устремлены на маленького всадника.

Миша скакал галопом, пригнувшись к гривастой шее лошади; рубашечка его надувалась пузырем. Арсеньева протянула руки к внуку и крикнула:

— Мишенька, довольно! Мишенька, остановись!

Тщетно взывала бабушка — Миша носился по огромному двору, не обращая на нее внимания, и, только когда накатался, прибежал к ней.

Дворовые, наблюдавшие эту сцену, думали, что она побьет внука или хотя бы побранит. Но нет. Облегченно вздыхая, она поправила ему разметавшиеся волосы, и они вместе вошли в дом.

Миша с нетерпением ждал начала занятий. Хорошо, когда много учеников собираются вместе, а еще интереснее, что на уроках учителя рассказывают каждый раз что-нибудь новое.

Миша любил, когда звенел звонок, означающий перемену. Мальчики вскакивали с табуреток и выбегали через темный коридор в зал, где вовсю возились на ковре, иногда даже, задевая клавиши раскрытого фортепьяно, прыгали через стулья, бегали друг за другом до следующего звонка. А на большую перемену в зале накрывали стол и ставили еду — пироги, или творог со сметаной, или крутые яйца с черным хлебом, а иногда кисти винограда, привезенного с Кавказа. И всегда в середине стола стояла большая ваза с огромными яблоками из своих садов.

Мальчики съехались, и учение началось. Одного учителя прислали из Пензы. Это был вдовец-старик, получавший жалкую пенсию. Он был доволен, что попал на выгодное место: его кормили, а занят он был часа два в день, преподавая своим ученикам историю и географию. Старика поселили в пустой комнате Христины Осиповны, и он занимался целые дни, составляя учебник географии.