Любовь Воронкова - Где твой дом?

Но Арсеньев еще раз вежливо приподнял кепку.

— Очень некогда. Дела, — сказал он и, не оборачиваясь, направился к калитке.

Вера неподвижными глазами глядела ему вслед. Вот он открыл калитку и уходит все дальше и дальше. Вот уж и нет его. А она все еще стоит и смотрит ему вслед.

Всех сковала неловкость, гости не знали, куда глядеть, что говорить. Выручил Пожаров. Он подлетел к колхозникам своими мелкими шажками, неся в руках утку. Утка была какая-то чахлая, с жесткими грязными перьями.

— Не в порядке уточка! — весело, будто обнаружил что-то приятное, провозгласил он. — В изолятор! Подкормить отдельно.

Вера молча перевела на него взгляд.

— А что же с ней такое? — заинтересовался один из приезжих, молодой въедливый парень, которому все до тонкости надо было понять, запомнить, записать.

— Слабая просто, затолкали, забили. Вот отсадим на несколько дней — поправится.

— А мы слыхали, что утки друг у дружки перья выщипывают. Прямо до крови дерут. Правда это?

— Бывает, бывает. Просто жрут друг друга. Это от неправильного кормления, когда нарушен рацион. У нас тоже как-то началась такая история, да мы вовремя прервали. Моментально прервали. Я как увидел — прямо к директору, за жабры его!..

И вдруг, вспомнив, что Женя стоит здесь и слушает, Пожаров слегка покраснел. Но он не позволил себе растеряться и превратил все это в шутку.

— Да вот Вера вам получше об этом расскажет, — засмеялся он. — Расскажите, пожалуйста, Вера Антоновна!

Но Вера гневно сверкнула глазами и, уже не сдерживаясь, закричала в полный голос:

— Да что вы все ко мне пристали! И ходят, и ходят, и спрашивают. Нет у меня времени с вами разговаривать. Кормить скоро, а у меня еще и корма не приготовлены. Бывайте здоровы!

Она круто повернулась и пошла к птичнику.

А Пожаров продолжал улыбаться.

— Что ж поделаешь, характер такой, — сказал он гостям и развел руками, — не ангелы мы, вот что. Понимаете, начнут людей хвалить да захваливать, а они уж думают, что и правда их особа — величина всесоюзного значения… А поставь на это место другую — так сделает не хуже, уверяю вас. Просто повелось у нас — захваливать. До свиданья, девушки, вынужден вас покинуть. Вечером встретимся!

Женя и Руфа переглянулись и тихо пошли к калитке. Они шли и молчали, и каждая думала о том, что произошло.

— Нехорошо сказал Пожаров, — начала Руфа, как только калитка закрылась за ними, — «поставь на это место другую — так сделает не хуже». Нет, видно, не каждая сделает. Если бы каждая у нас была как Вера, так на озерах и воды от птицы не видно было бы.

— Но ведь и Вера поступила нехорошо, — возразила Женя. — Зачем же она людей так обидела?

— Несдержанная она, — сказала Руфа, — и… несчастливая.

— Несчастливая? — Женя возмутилась. — Да ты что, Руфина? У нее слава на всю округу. Ты посмотри, как она с моим отцом разговаривает: дай то, дай это. И все. Только приказами! А отец, думаешь, хоть раз рассердился? Никогда. Все, что ни потребует, дает. Он с нею не знаю как носится. А теперь она в Москву едет…

— И все-таки она несчастливая, — вздохнула Руфа. — Может, ей и славы никакой не надо. Может, ей только и надо, чтобы ее любили. Неужели ты не видишь?

— Вижу, — враждебно отозвалась Женя, — я вижу, как она ему на шею вешается. Прохода не дает. Просто противно.

— Тебе противно, а мне жалко, — вздохнула Руфа и вдруг остановила Женю: — Подожди-ка… Вроде плачет кто-то. Да это же Вера…

Руфа бросилась к птичнику. Женя нехотя побрела следом.

Руфа приоткрыла дверь кладовой. Вера с заплаканным лицом сидела на мешке с комбикормом. Рядом на лавочке, поджав ноги, притулилась ее подруга и помощница, рыжая Поля. Худенькая, с покрасневшим носом, Поля куталась в теплый платок — продрогла ночью у озера и теперь никак не могла согреться.

— Что случилось? Ну, что случилось? — обеспокоенно спросила Руфа. — Ну, в чем дело-то?

— Да хватит, вытрись ты, голова садовая, — сурово говорила Поля, искоса поглядывая на Женю, которая молча остановилась у притолоки. — Смотри, на кого похожа-то стала.

Поля отвела Верину руку от лица и поднесла ей маленькое зеркало.

Руфа присела к ней на тугой, горбатый мешок.

— Может, я помогу тебе чем?

Вера криво и жалобно улыбнулась.

— Как-то все будто в стенку уперлось. И никто ничего тут поделать не может… — Она покачала растрепанной головой. Темные, без блеска волосы густо и прямо лезли из-под платка, падая на плечи. — Ведь все я понимаю. Все понимаю. Знаю, что иногда дурой кажусь, — горе возьмет, так и начинаю озорничать. Да ведь озорством не поможешь. Это я тоже понимаю. Только одного не пойму: почему этот человек от меня, как от чумы от какой, бежит?

— Ладно, ладно тебе, — опять остановила ее Поля. — Чего мелешь-то, голова ты садовая! Гордости в тебе никакой нет. Ну, чего перед девчонками на кресте-то распинаешься?

— А мы не девчонки, — отозвалась Женя. — Мы уже паспорта получили.

— Да разве дело в паспортах? В голове-то пусто еще. И в сердце глухо.

— Нет, Поля, в сердце не глухо… — сказала Руфина. — А ты, Вера, никаким озорством тут не поможешь. Просто подумать надо обо всем хорошенько. Ну вот, например, тебе хочется, чтобы Григорий Владимирович с тобой сел, поговорил. Ведь ты этого хочешь, правда? Требуешь даже. А ведь я помню, что он, бывало, останавливал тебя на улице, спрашивал, как дела, всегда спрашивал — правда ведь?

— Раньше спрашивал, а теперь перестал. Отбили его у меня.

— Ой, голова садовая! — нетерпеливо охнула Поля. — Да подумай ты, был ли он прибитый-то к тебе?

— «Отбили»… — нахмурилась Женя. — Кто?.. Когда?

— Дело не в этом, не в этом, — поспешно вмешалась Руфа, — но ты вспомни, Вера, о чем вы с ним разговаривали?

— Ну как — о чем? Обо всем. И об утках спрашивал, и не трудно ли мне. И вообще.

— Вот так, сегодня про уток и завтра про уток. И все. Ему и скучно с тобой. А ты еще и обижаешься. А сколько мы с Женей разговаривали с тобой, книги тебе приносили, на спектакли тащили. Но что же ты за человек, если тебе ничего не интересно?

Тут Вера уже по-настоящему рассердилась. Она выпрямилась, засунула волосы под платок, и глаза ее сразу высохли.

— А когда, скажите на милость, дорогие мои барышни, когда это мне на спектакли-то ходить? Вы вон как поднялись на ноги, так всю жизнь из-за парты не выходили. А мне с пятого класса пришлось школу бросить; Не от лени, а потому, что работать надо было, потому, что мать вдовой с кучей ребят осталась: отец-то как ушел в сорок втором, так и не вернулся. Вы еще в куклы играли, а я в этом возрасте уже работала и младших ребят нянчила. А как подросла, так и в совхоз нанялась. И опять работа с утра до ночи. Дом-то у меня где? Вон он, за три километра. И зимой и осенью — шесть километров каждый день. Утром встанешь чем свет, а придешь — уже темно. Прошагаешь по морозу или по грязи три километра — так и свалишься, даже есть не хочется. Вот и читай тут, вот и развивайся, вот и разговаривай разговоры интересные.