Любовь Воронкова - Где твой дом?

Савелий Петрович хмуро молчал. Он никак не мог пережить удара, полученного от Веры. Как могло случиться? Кто недосмотрел, кто упустил?

Хотелось кого-то обвинить, с кого-то потребовать ответа. Но — он понимал — все его обвинения бумерангом обращались прежде всего на него самого. Отправил Никанора Васильевича на курсы повышения квалификации — не надо было отпускать. Понадеялся на Пожарова — не надо было надеяться: он еще молодой работник. Занялся осушением болота — не надо было только этим заниматься целый месяц, так что даже и к Вере заглянуть было некогда.

Но Вера-то, Вера! Что с ней-то сделалось? Почему она молчала, почему не била тревогу, не звала на помощь? Ведь ей-то он больше, чем себе, доверял. А она что? Покатилось дело под гору, а она, вместо того чтобы зубы сжать, да упереться, да подставить горб, чтобы воз не упал, махнула на все рукой — пускай катится. Разве так настоящие работники делают?!

В эту минуту, а может, и не только в эту, Каштанов никак не мог представить себе, что Вера не только работница, но и человек, что у нее могут быть не только срывы в работе, но и сердечные печали, когда не хватает ни физических, ни душевных сил противостоять неудачам и руки опускаются. И если не подоспеет никто в эту тяжелую минуту, не поможет, не подставит свое плечо, чтобы дать передохнуть человеку, то воз и покатится под гору, как покатился он у Веры.

«Много на себя взяла! — бранился он про себя. — «Я» да «я»! «Фотографируйте меня с утками»! Мания величия одолела. Медаль получила и думает, можно не работать…»

Девчонки — Руфа и Аня Горкина, — дежурившие на птичнике, всполошились, увидев директорскую машину. Аня замерла у корморезки с охапкой зелени в руках. Но Руфа тотчас овладела собой и вышла навстречу директору, незаметно окинув взглядом свой утиный участок.

Тишина, полуденное сияние озера, мирное лепетанье уток, белизна утиного стада, заполнившего берег, девчушка с русыми косами в голубом аккуратном комбинезончике, спокойно вышедшая ему навстречу, — все это немного смирило возмущенную душу Каштанова. Сверкнув глазами по сторонам — здесь Женя или нет? — Савелий Петрович, приподняв кепку, поздоровался с Руфой.

— Как дела у вас? — спросил он и тотчас отметил про себя, что ему и в голову не пришло сказать Руфе «ты», хотя она ему в дочери годится.

— У нас все благополучно пока, Савелий Петрович, — почтительно, но с достоинством ответила Руфа низким спокойным голосом, — отходов нет… Кроме тех утят, с черными пупками.

— Тот отход не считается. — Савелий Петрович неспешно направился к берегу. — Покажите мне своих белобоких. Они, кажется, и в самом деле у вас белобокие.

Руфа чуть-чуть порозовела:

— А как же, Савелий Петрович! Они и должны быть белобокими.

— Не всегда так бывает… Как с кормами?

— До новых утят хватит.

— А комбикорм?

— И комбикорма хватит.

— Вам, что же, отдельно комбикорма привезли?

— Да нет, не привозили… — Руфа зарумянилась еще больше, — мы сами на завод съездили. Попросили. Как услышали, что завод на ремонт остановить собираются, так скорей и поехали.

— Пожаров, что ли, помог?

— Нет, мы сами…

— Где же вы машину взяли? Наши-то в разгоне были. Да и не помню, чтобы я вам машину давал.

— А мы в райкоме комсомола попросили. Наши все заняты были — тогда я в райком поехала, ребята помогли.

Савелий Петрович искоса взглянул на нее.

— Оперативно. Вы поехали, а как же птичник? Оставили на кого?

— Как — на кого? — удивилась Руфа, — Нас же шесть человек. Кто хотите остаться может.

— А корм а ?

— Так что ж? И корм а каждая из нас может составить. У нас незаменимых нет.

Савелий Петрович усмехнулся, покачал головой:

— Видно, мне у вас, Руфа, придется поучиться организации дела. У меня вот так не выходит.

Под навесом затарахтела корморезка — Аня Горкина пришла в себя и взялась за работу. Утки понемногу вылезали из воды и медленно, вперевалку, начинали подвигаться к кормушкам. Некоторые уже стояли у кормушек и, вытянув шеи, негромко спрашивали, когда им дадут поесть.

— Сейчас, сейчас, — ответила им Руфа, — видите, товарищ директор приехал.

— У вас общий язык, как я посмотрю. — Савелий Петрович не удержался от улыбки.

— А как же, — серьезно ответила Руфа, — они все понимают.

Эта девчушка ему положительно нравилась. И что же, в конце концов, сердиться на нее? Женя сама не маленькая, и если решила остаться на птичнике, то смешно винить в этом Руфу.

— Скоро сдавать будете?

Руфа тревожно встрепенулась:

— Как — сдавать? Куда?

— Как это — куда? Ведь им около месяца, насколько я понимаю?

— Через два дня месяц, — все так же тревожно насторожившись, ответила Руфа, — только зачем же нам их сдавать? Кому?

— Кому? Вере… Впрочем, у нее свои… — Директор поморщился, вспомнив о Вере и об ее утках. — Сейчас Поля бригаду собрала. Вот ей и передадите.

Руфа упрямо покачала головой.

— Нет. Мы никому их не отдадим. Мы их до конца растить будем.

Незаметно подошла рыженькая Аня и встала, настороженно прислушиваясь. Потом появилась Клава Сухарева с мрачно насупленными светлыми бровями. Директор оглянулся на них — вон как взъерошились.

— Да что вы, порядков не знаете, что ли? — с досадой сказал он. — Ведь вам известно, что одна бригада выращивает уток до месячного возраста, а после месячного — передают другой бригаде. В первый раз слышите, что ли? Азбуку вам читать?

— Мы знаем порядки, — спокойно, с достоинством ответила Руфа, и директору стало не по себе оттого, что он повысил голос, — только мы считаем, что эти порядки неправильные.

— То есть как? — вспыхнул Каштанов, но тут же сдержался. — Кто же это вам сказал?

— Мы сами так решили, — все так же спокойно продолжала Руфа, хотя от волнения красные пятна пошли у нее по лицу. — Мы, наша бригада, будем растить своих уток до самого последнего дня. До того дня, когда их надо будет… сдавать государству. И в другую бригаду мы их ни за что не отдадим.

— Ну, знаете ли, это уже самоуправство… — начал было Савелий Петрович, но тут вступили в два голоса члены бригады — Аня и Клава Сухарева.

— Мы их выходили, — закричала Клава, забывая, что перед ней сам директор, — мы их в руках отогревали!..

— Мы им носы промывали, — подхватила и Аня Горкина, — как заклеится у какой нос от корма, так мы умывали. А теперь…

— Неужели вы думаете, что я с вами здесь буду стоять и спорить? — уже рассердившись, осадил их директор. — Сегодня же дам приказ.

Он повернулся и пошел было, но Руфа решительно загородила ему дорогу.

— Товарищ директор, ведь мы не просто так решили… Из-за того, что нам их жалко отдавать. Мы все обдумали. Вы же сами всегда говорите — молодежь должна разбираться в экономике хозяйства. А как мы разберемся, если мы только половину дела делаем? Мы ведем учет всех кормов. Мы ведем учет привеса. Если вы сейчас у нас стадо отберете, так ведь это еще только половина утки, ей еще месяц расти. А как я буду отчитываться? Откуда я буду знать, во сколько мне обошлась каждая утка? Дайте мне отвечать за то дело, которое мне доверили. Вот доведем до конца это дело, тогда и судить можете: плохо мы его сделали или хорошо. И все ясно будет. А так — что же? У нас они сейчас хорошо растут, дают хороший привес. А в других руках… Откуда мы знаем, как там. И за что же, в конце концов, мне как бригадиру отвечать? Как учесть конечный результат?