Владимир Машков - Последний день матриархата

Закончив свой рассказ, мама спросила напрямую:

– Так что насчет тренировок?

Известный мастер кожаного мяча, которому польстила похвала бабушки, ответил неопределенно:

– Мы подумаем.

В продолжение маминого рассказа папа вынужден был хранить гордое молчание. Наконец-то теперь у него появилась возможность высказаться.

– Инна, я совершенно не понимаю, к чему ты призываешь?

– Я хочу, чтобы мой сын был мальчишкой.

– А он, по-твоему, кто?

– Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы он мог защитить девочку и забить гвоздь в стенку. – Мама показала на окно. – Два года гардину нельзя повесить – у папы и сына руки не доходят.

– Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, – завелся и папа. – Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит.

– Можешь меня не кормить, – мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. – Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты.

– Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, – папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. – Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела.

Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули.

Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать.

– У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся – ого-го-го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат.

Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи.

– Пойдем походим по улице, – предложил я.

– Подождем твоего отца, – сказал Саня, усаживаясь на скамейку.

– Откуда ты знаешь, что он придет? – удивился я, примостившись рядом с другом.

– Богатый опыт, – ответил Саня. – Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем».

Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи.

– Ну абсолютно нечем дышать.

Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми.

Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня.

– Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю.

Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет.

– Закуривайте, успокаивает.

Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся.

– Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости.

– Неужели ты курил? – я не узнавал своего папы.

– Еще как смалил! – засмеялся папа. – Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине.

Мы приготовились слушать папины воспоминания.

– У нас в девятом классе смалили все, – папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. – Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии – был у нас такой предмет – невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению – это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет.

Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками.

– С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, – папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. – А сегодня мы с Киром должны кое-кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины.

Папа обнял меня за плечи, глянул – очки в очки – и выдохнул:

– Пошли на место преступления!

Оказалось, что после того как мама с папой выяснили отношения и последнее слово, естественно, осталось за папой, мама будто ненароком произнесла:

– Кстати…

Папа замер. Ох, эти мамины «кстати». Неспроста они. Так и жди подвоха.

– Кстати, – проворковала мама медовым голосом, – стекло в окне до сих пор не вставлено, на дворе еще только апрель, а в доме живет немолодая женщина, пенсионерка.

Папа попался в нехитрую мамину ловушку.

– Вставим! Окно все-таки, а не египетская пирамида!

Мама подлила масла в огонь:

– Может, лучше обратиться в бытуслуги?

– Никаких услуг – сделаем все своими руками, – загорелся папа. – Пусть знают, что не перевелись на свете настоящие мужчины!

Вот тогда и прозвучала эта фраза, после которой папа, точно пробка, вылетел из дома.

А теперь, вдохновляемые этой фразой, мы с папой устремились к месту преступления, то есть к дому, где я разбил окно.

Время от времени папа останавливался и оглашал воздух мудрыми изречениями, сыпавшимися из него, как из рога изобилия.

У детской песочницы папа воскликнул:

– Есть еще порох в пороховницах!

Приближение гаражей папа ознаменовал новой сентенцией:

– Со щитом или на щите!

Когда мы огибали кустарник, встретившийся на нашем пути, папа разразился изречением:

– Дорогу осилит идущий!

Едва показался дом, в котором жила странная бабушка, с папиных губ слетело еще одно крылатое выражение:

– Смеется тот, кто смеется последним!

Я подумал, что последнее изречение несколько не к месту, но ввязываться в дискуссию мне не хотелось, так как мы прибыли на место преступления.

Разбитое окно уже не зияло дырой. Желтая картонка плотно закрывала левый верхний угол.

– Девятка! – папа восхищенно зацокал языком. – И откуда ты бил?

Я показал на кустики, отгораживающие детскую площадку от спортивной.

– Метров тридцать будет! Отличный удар! – похвалил папа.

– Но я целился совсем в другую сторону, – во мне заговорило чувство правды, унаследованное от мамы.

– Это детали, – махнул рукой папа.

Мы вошли в подъезд и позвонили в первую квартиру.

Глафира Алексеевна обрадовалась, увидев меня.

Но папа был настроен скорее печально. Он попросил у Глафиры Алексеевны прощения за поступок своего отпрыска (ну и умеет папа изящно выражаться!), который (наверное, отпрыск?) ложится пятном и на него, отца (значит, не отпрыск, а поступок!). Но папа готов загладить вину своего сына и, не откладывая дела в долгий ящик, сейчас же, немедля вставить новое стекло, а потому просит у любезной хозяйки разрешения измерить окно.