Виктор Шурлыгин - Космонавт Сергеев

— Не надо, Сань, — Леша и Дима обняли его с двух сторон, гладя, как маленького, по голове. — Успокойся, не надо.

— Вот, — не поднимая голову, Саня подвинул треугольник на середину стола. — Читайте. Читайте, я прошу. Это касается нас всех!

Ребята, взяв письмо, сели на одну койку, и он чувствовал, как нелегко им читать строчки, написанные два с лишним десятилетия назад. Но они перечитывали мужественное прошлое, молчали, всё понимая, и это молчание объединяло сильнее любых слов. Молчание давало силы. И Саня, вытерев слезы, до самых звездных сумерек рассказывал товарищам о маме, об отце, о Наташке, о майоре Громове, о Командире — о всех, кто хотел, чтобы старлей доблестных ВВС стал настоящим Мужчиной. И, рассказывая, просто физически ощущал, как мужают, крепнут два Сергеева, живущие в нем, как начинают переходить один в другого, превращаясь в цельную, сильную личность. Извечная связь прошлого, настоящего и будущего открылась вдруг этой личности, и старлей доблестных ВВС, будто прозрев, ясно представил вечную реку времени, заливающую пространство. От истоков к устью течение несло все человеческое прошлое, подхватывая по пути, как щепочки, настоящее и унося его в будущее. Там настоящее непонятным образом переходило в прошлое, само будущее становилось настоящим, а потом и прошлым, бурный поток, не останавливаясь, бежал и бежал к устью, где в одной точке, называемой смертью, искрящийся водоворот перемешивал все струи, раскручивая их, словно диски долгоиграющих пластинок, на которых была записана вся человеческая жизнь. Включался невидимый проигрыватель, из динамиков лились звуки — разные и непохожие. На одних пластинках отложились «Времена года» Чайковского; другие только шипели — игла билась о диск, прыгая через звуковые канавки; на третьих осталось сплошное чавканье и бульканье; на четвертых — невнятный шепот и слезы, на пятых — страстная, зовущая к укрощению огня музыка; на шестых — брань да тяжелые вздохи… Одинаковых пластинок жизни не было. Настоящее определялось прошлым, будущее — прошлым и настоящим, а всё вместе, перемешавшись во времени, создавало своеобразную симфонию короткой и неповторимой человеческой жизни, связанной со всеми остальными жизнями, со всем живым и сущим.

Путешествие во времени было сложно, загадочно, опасно, подчинялось бесчисленным законам, случайностям и закономерностям, которые, в свою очередь, тоже являлись частью каких-то законов, случайностей и закономерностей, и казалось, никакому мудрецу никогда не открыть тайны.

Но Саня, видимо, и не собирался этого делать. Знал: все частные законы вытекают из общих, всегда более простых и понятных. Не вдаваясь в дебри мироздания, он просто вспоминал слова отца. Жил трудно, но честно. Не предавал. Не изменял. Верой и правдой служил Родине. Не обидел Женщину. Не прятался за чужие спины. Умер, когда этого потребовали высшие интересы. И Сане показалось, будто именно в этих словах заключена истина.

Он заснул в тот вечер глубоким сном, спокойно и умиротворенно, как засыпают люди, понявшие головой и сердцем великую мудрость. А утром, приняв душ, уверенным шагом пошел вместе с товарищами в очередную лабораторию. И зачеркивал с максимальной скоростью под завывания магнитофона в скучном тексте одни и те же буквы «к» и «о», «о» и «к»; запоминал, в какие части света направлены стрелки пятидесяти компасов, которые им показывали на несколько секунд, и рисовал эти стрелки на бумаге; запоминал десятки цифр, пляшущих на световом табло; сбивал нажатием кнопки внезапно появляющийся на экране сложного прибора самолетик; до одурения всматривался в черно-красную таблицу Шульца, разбитую на сорок девять квадратов с цифрами: черные цифры шли в возрастающем порядке, красные — в убывающем, требовалось мгновенно произвести отсчет суммы, получая одну и ту же разность — двадцать пять. Он делал все это и многое другое, отстаивая свое право называться настоящим мужчиной, сражаясь за будущее, которое так стремительно превращается в настоящее.

Река времени не тащила его, как безвольную песчинку, швыряя то на острые камни, то на отмели, — словно опытный пловец, он плыл по бурному течению, держась фарватера. Пролетали минуты, часы, дни, таяли за поворотами невидимой реки и, растаяв, приближали пловца к цели. Все реже проглядывало сквозь низкие облака холодное солнце, стихли, остановились, скованные льдом, звонкоголосые ручейки, ночи стали хмурыми и долгими. До финиша оставался один-единственный шаг. Одно-единственное испытание, желанное и трудное, как последний бой, отделяло старшего лейтенанта Сергеева и его товарищей от заветной черты.

Они готовились перейти Рубикон.

Конец первой книги

пос. Рощино,

1980.

КУР — курсовой угол радиостанции.