Лидия Чарская - Солнце встанет!

— Это — ты, Гари? Наконец-то, ты! Не правда ли, ты пришел, Гари, милый?

Сознание вернулось к ней здесь в бельведере за минуту до смерти. И она узнала его, обрадовалась и заплакала, и засмеялась, и, трепеща, как птичка, в своей предсмертной агонии, шептала ему слова любви и умерла, как птичка, прижавшись к его груди.

Что-то похожее на жалость закопошилось и заныло в груди князя.

Эта мертвая женщина-малютка любила его бесконечно, любила покорною, рабскою любовью купленной собственности, и все же любила. Она не перенесла его серьезной измены, потеряла рассудок, потеряла и самое жизнь ради своей любви… Зачем он погубил ее, эту минутную свою прихоть чисто животного мужского влечения? Зачем увез ее от лотосовых нив и садов царственных хризантем ее священного Дай-Нипона? Маленькая гейша умела любить не на шутку и свою жизнь отдала за своего Гари. Сердце князя заныло острее.

Он быстро наклонился к Хане и взглянул в ее мертвое лицо. Теперь он ясно видел, что мертвое лицо улыбалось.

Князь не был суеверен, но оставаться наедине с мертвой вдали от всего живого было слишком тяжело. Он поискал глазами вокруг себя и увидел в углу каморки сложенные орудия для сада, когда-то оставленные здесь при прежних владетелях. Вид лопаты дал новое направление его мыслям.

— Надо похоронить ее! — произнес он, а затем взял лопату, тяжелую и неуклюжую, и, держа ее обеими руками, вышел из бельведера.

Между лопухами и крапивой он отмерил пространство и быстро-быстро стал рыть могилу. Выкопав яму в аршин глубиною, князь снова вошел в бельведер и, осторожно приподняв со скамьи мертвую Хану, вынес ее в сад и положил на краю могилы. Потом он быстро склонился над ней и заглянул в последний раз ей в лицо. Положительно, мертвое лицо Ханы улыбалось как живое.

— Бедная крошка! — произнес князь, и, не отдавая себе отчета, быстрым поцелуем прижался к губам маленькой японочки.

— Гари! Гари! Гари!

Он еще раз бережно приподнял ее, опустил в черную яму и, нарвав лопухов и крапивы, усыпал ими тело покойницы.

«Прощай, маленькая завядшая роза Японии! Прости меня, бедное дитя!» — прошептал он чуть слышно и стал быстро, быстро набрасывать комки рыхлой земли на мертвое тело.

Скоро яма сравнялась с землею. Князь утоптал землю, далеко отшвырнул от себя лопату, отер крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и, опустившись на колена, произнес глухо:

— Спи, бедная птичка! Спи, моя крошка, единственная женщина, любившая меня беззаветно! Не белые лотосы, не царственные хризантемы покроют твою могилу, а снежные сугробы запушат твою северную могилу и вопль метелицы будет баюкать твой вечный сон. Прости мне это, Хана, прости, что не верну родине твой бедный прах, восточная милая птичка! — Потом он простер руку по направлению Нескучного. — Одною из помех стало меньше для нашего союза, Лика! — проговорил он с насмешливой горечью. — Теперь остается победить последнее препятствие, вырвать тебя из рук тех, кому ты отдалась в своем заблуждении. И рано или поздно я добьюсь этого!

Фабричный гудок звонко прорезал свежий сентябрьский воздух. Что-то веселое слышалось в этом привете, посланном огромной трубой навстречу первого утренника.

Несмотря на расстояние трех верст, казалось, что гудок был тут же рядом, в Нескучном. Лика проснулась от этого звука. Она плохо спала ночь. Она мало спала, впрочем, все это время с той роковой ночи, которая бросила снова на ее пути странного, властного человека, унесшего ее сердце. Были минуты, когда Лике хотелось кинуться к Силе и рассказать ему все: свое вновь воскресшее влечение к Гарину, свою вновь вспыхнувшую любовь к нему. Но тут же здравый смысл удерживал ее от этого. Выдать князя значило его погубить. Человек, скрывающийся под чужим именем, является уже преступником пред законом. К тому же этот человек не был вполне чужим душе Лики; ее влекли к нему болезненная склонность сердца, безумием навеянное чувство, ее сковывала власть этих магнетических глаз. И только теперь, когда они не сверкали пред ней, ей не так душно, не так тяжело. Но, появись он снова, и снова путы, тяжелые, как свинец, скуют ее душу. Рассказать все Силе значило сбросить в беспросветную тьму этого доброго, совершенного, безупречного человека. К тому же Лика не знала даже, кто из двоих дороже ей: князь или Сила. Князь, притягивая к себе все существо девушки, наполнял в тоже время ее ум ужасом своих взглядов, воззрений, принципов. Сила не то: Сила — ее брат по духу, брат по родству с человечеством. Она твердо знала, что общее дорогое дело, захватив их обоих, сблизит их.

К тому же князь Всеволод исчез отсюда безвозвратно. Уже более трех недель машинист Браун покинул спичечную и о нем не было ни слуха ни духа. А в эти две недели сколько радости принес Сила их фабрике! Решили не брать нового управляющего. Сам Строганов непосредственно стал управлять своим спичечным делом. Рабочие вздохнули свободнее. Фабричная больница еще более усовершенствовалась с водворением в ней врача, приглашенного Силой. Восьмичасовой рабочий день завершил собою торжество спичечников.

— Благодетель наш! Отец родной! — говорили рабочие, встречая Силу. — Век не забудем того, что ты сделал для нас!

— Не я это сделал, братцы, не меня благодарите… Одна золотая душа научила меня заботиться о вас, быть вашим братом. Ее благодарите! — отвечал он, весь сияя счастьем.

Спичечники знали, кто была эта «золотая душа», и при встрече с Горной быстро обнажались головы, а глаза зажигались таким приветливым светом, что Лика могла смело рассчитывать на верную, неподкупную любовь этих людей.

И она любила их и думала о них, постоянно, а сегодня мысль об этих людях более, чем когда-либо преследовала ее. С сегодня она становилась еще ближе к пим. Ее связь с ними закреплялась еще одним лишним звеном. Сегодня назначена была ее свадьба с Силой.

Лика чувствовала себя теперь более, чем когда-либо принадлежащей своим милым серым братьям. Фабрика являлась теперь ее родиной, ее раем, где она чувствовала забвенье, местом успокоения всех ее былых невзгод. Она даже мало взволновалась от приезда матери, которая вместе с братом Анатолием и его женой Бетси, кузиной Силы, приехали к ним. Не особенно досадило и знакомство с отцом и матерью жениха, богачами-фабрикантами.

Это были люди старого закала, какие уже выводятся теперь в наш век, так сказать, последние могикане купеческого мира. Они смотрели подозрительными глазами на «генеральскую дочку», сумевшую закрутить голову их «молодцу», и нескрываемое изумление сквозило в их глазах при виде худенькой, издерганной, нервной Лики, с ее короткими кудрями, с ее глазами, делавшими ее похожей на святую Женевьеву.