Лидия Маклакова - Девочка Лида

— Поди сюда ко мне, Лида, — позвала ее мама. Лида медленно подошла.

— Ты знаешь, кто такая Катерина Петровна? Лида кивнула.

— Катерина Петровна — моя родная сестра, а вам она — тетя родная. Она добрая и хорошая, ее следует любить. Если ты не любишь, что же делать! Верно, после полюбишь. Но слушаться… — Мама на минуту остановилась и продолжала тихим, серьезным голосом: Слушаться ты ее должна, Лида. Понимаешь, должна.

Лида исподлобья быстро взглянула на маму, еще ниже опустила голову и промолчала.

— Мама, я буду любить тетю Катерину Петровну, коли ты хочешь, — ласково заговорила Любочка, зашла с другой стороны и прижалась к маме розовым личиком.

Мама хотела что-то ответить, но в эту минуту в дверях показалась кумачовая рубаха Дмитрия. Дмитрий объявил, что извозчики дожидаются у крыльца.

Все встали. Вбежала Аксюша и стала подавать маме бурнус, калоши, перчатки, башлык. Няня помогала Милочке. Дмитрий вышел в сени, вместе с извозчиком вынес и положил в пролетку чемодан и мешки.

Дети смирно стояли и во все глаза смотрели на то, что делалось вокруг них.

— Готово-с, барыня. Совсем-с, — сказала Аксюша и застегнула последнюю пуговку на мамином бурнусе.

— Готово, дитятко, — промолвила няня, опуская Миле вуальку на лицо.

— Что, все готово? — спросил папа у Дмитрия.

— Готово-с, — ответил и Дмитрий.

— Ну, а готово — значит, пора. — Папа хотел было идти, но няня вдруг остановила его.

— Присесть-то было бы надо перед путем, — промолвила она очень серьезно.

Папа улыбнулся, однако сел. За ним сели и все: и дети, и Матрена с Аксюшей, и Дмитрий, и кухарка Аннушка, тоже вдруг появившаяся в комнате.

— Половина десятого, не опоздать бы! — сказал папа, поднимаясь со стула. — Прощайтесь скорее. Ребятишки, целуйте маму, да не тормошите слишком. Ну а что же это никто не плачет! Ну, Люба, Коля, ну скорей. Аи-аи! Ай-й-ай!..

Папа закрыл лицо рукой и сделал вид, будто плачет.

Люба смотрела на него с улыбкой и полными слез глазами, как бы не зная, что делать: смеяться или плакать. Но вдруг взглянула на Лиду и разразилась горькими рыданиями. Жени держался все время за ее юбку, увидал слезы и тоже заревел.

Няня с укоризной махнула на папу рукой, сделала знак Матрене, чтоб она утешила Жени, и повела скорее маму под руку из комнаты.

Сели на извозчиков. В маминой пролетке подняли верх, и маминого, лица уже не видно — видны только ноги да низ юбки. Папа стоит подле, заботливо усаживая маму. Милочка осторожно и ловко влезает в другой экипаж. Аксюша бегает кругом, подправляет, подсовывает то одно, то другое.

С крыльца сходит няня с озабоченным, строгим лицом. Она уже заносит на подножку большую ногу в резиновой калоше, чтобы сесть, но вдруг оглядывается на дом, спускается, подходит к маме и говорит ей что-то. У пролетки опускают верх. Мама поднимается и, опираясь одной рукой на плечо няни, другой крестит детей, собравшихся с Матреной у открытого окна. Видно, что она насилу стоит; слезы текут у нее по бледному лицу и капают на белый башлык. Няня тоже подозрительно моргает, сжимает губы, а ветерок относит ей на глаза концы черной шелковой косыночки, повязанной поверх белого чепца.

Сели. Поехали. На повороте видна еще маленькая ручка Милочки в перчатке; она машет носовым платком. Но вот завернули за угол, ничего не видать…

— Ах мама, милая мама! Ах няня, нянечка, сердце мое!

Лида не плакала, она спрыгнула с окна и, не слушаясь Матрены, побежала одна наверх, в детскую.

— Ах, как скучно! Просто сил нет. Ну что это за тоска за такая! Все уехали. Право, я не знаю, что делать от скуки! — И Любаша зевала так, как будто было по крайней мере десять часов вечера.

А было всего только семь, и вечер был прелестный: солнышко садилось, дневной жар уменьшился, повеял ветерок.

— Матрена, поведи нас гулять, пожалуйста, — сказала вдруг Лида.

— Ну куда это еще! — с неудовольствием отозвалась Матрена. — Погуляли поутру — и будет.

— Да что поутру! Поутру гораздо хуже, а теперь… Ты погляди только, как чудно теперь! Пойдем, пожалуйста, Матрена.

— А в самом деле, на улице теперь хорошо, должно быть. Вот бы пойти, — сказал Коля, перевешиваясь в окно.

— Матрена, что ж ты ничего не отвечаешь? Пойдешь ты? — продолжала просительным голосом Лида.

— Ах, да отвяжитесь вы от меня! Куда это еще идти? Темно скоро станет, сейчас спать пора. Вон уж Жени и то спит.

— И не думает он спать!

— Все равно, сказано — не пойду. Нашли время гулять!

Матрена уселась поплотней в свое кресло, сложила руки на животе и закрыла глаза. Видно было, что, если бы не Жени, она бы с удовольствием заснула.

— Няня пошла бы, я знаю, непременно пошла бы! — заговорила нервным голосом Лида. Щеки у нее покраснели; она хотела что-то прибавить еще, но удержалась.

— Ах, какая скука! — снова вздохнула Любочка. — Лида, расскажи нам что-нибудь. Сказочку… А то я, право, не знаю, что делать.

— Что тут рассказывать! Кто теперь сказки сказывает!.. Зимой сказки сказывают, а теперь надо бегать, гулять.

— Да что же делать, когда не хочет она! Ничего, Лида, ведь мы скоро на дачу поедем, там нагуляемся. А теперь расскажи что-нибудь. Голубонька, душечка!

Лида покачала головой.

— Расскажи, Лидуся, расскажи, — приставала Люба. — Ты так отлично рассказываешь, лучше всех.

— Лучше всех, правда, — горячо подтвердил Коля. — Чем так-то сидеть, расскажи, Лида, — прибавил он.

Странная, довольная улыбка мелькнула на губах Лиды.

— Нет, рассказывать я не стану. Я сегодня ничего хорошего не придумаю, я уж знаю. А хотите вот что?.. Хотите, я вам почитаю? — предложила Лида.

— Ну хорошо, почитай. Что же ты почитаешь?

— А вот новую книжку. Здесь одна сказочка есть, такая сказка… Только ты, Коля, уж я знаю, наверное скажешь: «Все глупости».

— Конечно, все сказки — глупости, выдумки, — заметил Коля.

— Ну так что же, что выдумки?! А все-таки чудо как хорошо, — сказала, зажмурившись, Лида. — Сядем к окошку — светлей будет, и солнышко будет видно. Ну слушайте.

— Как называется сказка-то твоя? — спросил Коля.

— «Маруся». Ну, слушайте же!

— Ну слушаем.

Лида вскарабкалась в высокое креслице; дети подсели поближе к ней, поближе к окошку. И Лида начала звонким, неровным голосом.

Жил-был на белом свете — только не здесь, а далеко-далеко отсюда, в хорошей, привольной стороне, что Украиной зовется, — жил-был казак по прозванию Невтугай. Хорошо было жить казаку: дал ему Бог жену пригожую, добрую, дал и утеху под старость — малую дочку. Дочку Марусей назвали, и не чаяли в ней души отец с матерью.

Жили все ладно, счастливо. Только, сказывают умные старые люди, не бывает долго никому счастья на свете. Пошла под вечер к озеру за водой молодица, пошла да так и не вернулась домой. Куда сгинула, пропала, никто дознаться не мог. Сказывали, будто нашли в осоке алую ленту, но больше того, как ни искали, ничего не нашли. И осталась сиротою малая дочка, и вдовым остался казак Невтугай.