Лидия Чарская - Дели-акыз

Острая мучительная боль пронизывает сердце Глаши. Она не замечает, как слезы выступают у неё на глазах, как катятся по щекам и смачивают старенькое сукно и почерневший позумент чужого бешмета.

Рагим смотрит растерянными глазами в залитое слезами лицо Дели-акыз, Он никогда, как и никто другой, не видел ее плачущей. Никогда. Ему жаль ее, страшно жаль. Он мог бы утешить ее, но не смеет. Он клялся на странице корана соблюсти в тайне все, что было поручено ему, а истинный мусульманин должен уметь хранить свои клятвы, произнесенные перед святым кораном.

Тихо, жалобно, словно оплакивая кого-то, лепечут серебряные струны чиангури. Лениво перебирает их тонкими пальцами Фатима, сидя на тахте у себя в горнице. Откинувшись на вышитые валики и подушки, она наигрывает свою любимую песнь. Напротив неё на другой тахте сидят Зюльма и Аминат. Все трое одеты в нарядные праздничные костюмы. Нынче большой мусульманский праздник. Да и не только ради праздника нарядились они. Сегодня в доме двойное торжество. Зюльма и Аминат сейчас в гостях у младшей жены аги, молодой Фатимы.

— Хочу справить последний вечер моего счастья — сказала она им утром со смиренным, покорным видом. — Вернется завтра ага с муллою и введет новую жену, кабардинку, воспитанницу из дома Джавахи, в нашу семью. И будет она повелевать нами всеми, безродная, нищая девчонка, из милости принятая в дом Горийской грузинской княжны. Так хоть отпразднуем последний денек без неё нынче!

Обе татарки согласились с Фатимой. И когда солнце зашло, забрызгав пурпуром утесы и лес, Зюльма и Аминат пришли в гости к молоденькой Фатиме. Она встретила их так почтительно и ласково, как никогда еще не встречала. Усадила на мягкие подушки тахты, подвинула им за спины мягкие валики и собственноручно подала сласти и шербет. А когда появились, кроме кувшина с бузою, и сладкие вина, привезенные кем-то тайком Фатиме из Гори, любившая выпить рюмочку другую, несмотря на запрещение корана, старая Зюльма совсем расцвела. Аминат отказалась от вина, но потягивала с большим наслаждением бузу.

И когда Фатима взяла в руки чиангури и стала извлекать из него тихие, протяжные, баюкающие звуки, — разнеженные полным отдыхом и вкусными явствами, женщины слегка задремали.

— Загнали ли стада, дочь моя? — обратилась сквозь дремоту Зюльма к Фатиме, которую она редко, только в самые исключительные минуты благодушия, называла так.

— Успокойся, госпожа! Бараны и овцы давно в загонах… Все исполнено, все сделано, как всегда, и ты можешь отдохнуть, госпожа, на этих мягких подушках и бросить на время свои заботы, — вкрадчиво проронила молодая женщина, подсовывая еще мягкую подушку под спину старой Зюльмы.

А Аминат, между тем, совсем раскисла и клевала носом после чрезмерной порции бузы.

Еще несколько тихих, баюкающих аккордов… Тихий жалобный стон чиангури… И Фатима далеко бросила на тахту инструмент…

С минуту Фатима прислушивалась к мерному дыханию спящих. Потом, приложив палец к губам, на цыпочках, крадучись, двинулась к порогу… Еще раз оглянулась на старую Зюльму и толстуху Аминат.

Слава Аллаху и Его Пророку — спят, как мертвые.

Теперь она скользит проворной змейкой по направлению к двери, за которой томится Селтонет.

Абдул-Махмет поместил свою невесту в лучшей из горниц дома. Она вся устланная коврами, заставлена дорогими тахтами. Но Селтонет противна эта роскошь. За долгие дни и недели заключения она успела возненавидеть свою нарядную тюрьму. Сколько слез её видели эти стены. Сколько раз заглушали её рыдания эти ковры на дверях и стенах… Но нынче слез нет… Селта не плачет. Она ждет, лежа с широко раскрытыми глазами на тахте. Её сердце тревожно бьется в груди. Она почти уверена, что свобода близка, что Фатима ради своей же выгоды даст ей, Селте, возможность бежать. О, какая хитрая и умная эта Глаша! Как ловко разожгла она зависть в душе Фатимы. Сама же едва не погубила ее, Селту, и сама же выручает из великой беды… О, скорей бы выбраться отсюда! Сколько мучений причиняет ей почти ежедневное появление у неё в горнице противного Абдул-Махмета, приходящего с подарками, лестью и уговорами. — «Выходи за меня замуж волей… — говорил он все одно и то же, одно и то же, — богата будешь… На весь Дагестан прославишься… Нарядов тебе понашью, драгоценностями засыплю, в золоте ходить будешь. Выходи, красавица, свет очей моих, не пожалеешь потом».

Что было Селте отвечать на все это? Сердиться? Протестовать? Браниться? Но разве послушался бы он её протеста, её гнева?..

И вот, и не добившись её согласия, Абдул-Махмет все-таки поехал за муллою, который повенчает их помимо воли Селты скоро, может быть, даже завтра, и тогда прощай Селим! Прощай будущее счастье! Все потеряет она из-за своего непростительного легкомыслия, если Фатима не явится на выручку, как пообещала, нынче ночью…

Крадущиеся, едва уловимые шаги за дверью достигают до напряженного уха Селтонет… Как ни тихи они, она их слышит…

— Ты, Фатима?

— Я!

При свете серебряного месяца, заливающего горницу, она видит стройный силуэт татарки.

— Скорее, мой яхонт, скорее… Ступай за мною, пока не проснулись старухи… — слышится нервный шепот Фатимы.

— А Глаша? — также тихо роняет Селтонет.

— Она… И она…

Проходит две-три минуты. Из нарядной горницы вдоль узкого коридора крадется уже не одна Фигура, а две. Фатима впереди, Селтонет сзади. Перед наглухо закрытой каморкой Глаши обе останавливаются… Щелкает задвижка… И с легким возгласом радости Глаша падает на грудь Селтонет…

Снова открывается и с легким скрипом закрывается дверь… Скользят вдоль узких сеней три тени… Не доходя до порога, Фатима, идущая впереди, внезапно останавливается и прикладывает палец к губам:

— Здесь спальня Зюльмы и Аминат. Я пройду туда и принесу все, что надо… Вы переоденетесь в саду. Ну, храни вас Пророк! Ждите меня… Я сию минуту, — шептала чуть слышно Фатима и исчезла.

Селтонет и Глаша, замирая от страха, тесно прижавшись одна к другой, стоят бледные, как призраки, в тесных сенях. Не приведи Бог, кто-нибудь заглянет сюда, в этот уголок дома, и тогда они пропали. Не увидеть им тогда Гори и Джаваховского Гнезда, как своих ушей!

Фатима точно нарочно медлит. Тянутся минуты, как часы… Мучительно долгие минуты. Вот она, наконец, появилась с узлом в руках.

— Фатима! Слава Богу! Слава Аллаху! — вздыхают обе.

— Готово… Все готово… Теперь за мною в сад… — слышится едва внятно тревожный шепот среди мертвой тишины.

Серебряный месяц льет прозрачный, млечный свет. Сказочно-прекрасными кажутся в его бледном сиянии кусты азалий и роз… Легкий седой туман клубится из бездны… И на таинственном причудливой Формы небе бродят облака.