Эдмондо Де Амичис - Сердце

Капитан руководил обороной из комнаты второго этажа. Слова команды раздавались как пистолетные выстрелы, а на железном лице его не отражалось ни малейшего признака волнения. Барабанщик, немного бледный, но твердо держась на ногах, влез на стол и, придерживаясь за стенку, вытягивал шею, пытаясь увидеть, что же делается за окном. Сквозь дым, стелющийся по полям, он различал медленно продвигающиеся вперед белые австрийские мундиры.

Задняя стена дома возвышалась над обрывистым склоном, и в ней было только одно небольшое окошечко под самой крышей. Поэтому австрийцы не угрожали с этой стороны и путь по склону оставался свободным. Под огнем находились только фасад и две боковые стены дома.

Но этот огонь был ужасен, — град свинцовых пуль полосовал стены и крошил черепицу, а внутри дома разбивал потолки, мебель, оконные рамы и створки дверей, так что по комнатам летали щепки, тучи известки и осколки посуды и стекол.

Пули свистели, отскакивали и всё ломали с треском, от которого, казалось, мог лопнуть череп. Время от времени какой-нибудь солдат, стрелявший из окна, падал на пол, и его оттаскивали в сторону. Некоторые бродили по комнатам, шатаясь, зажимая раны руками. В кухне уже лежал один убитый с простреленным лбом. А полукруг врагов всё суживался и суживался.

Вдруг увидели, как на лице капитана, до сих пор совершенно бесстрастном, появилось выражение тревоги; он большими шагами вышел из комнаты, в сопровождении сержанта. Через три минуту сержант прибежал обратно и позвал барабанщика, сделав ему знак идти за собой. Мальчик бегом поднялся вслед за ним по деревянной лестнице и оказался на пустом чердаке. Здесь, у слухового окна, стоял капитан и писал что-то карандашом на листке бумаги. У ног его, на полу, лежала веревка.

Капитан сложил записку и, посмотрев прямо в зрачки мальчика своими серыми и холодными глазами, отрывисто сказал:

— Барабанщик!

Барабанщик поднял руку к козырьку.

— Ты смелый?

Глаза мальчика засверкали:

— Да, синьор капитан.

— Видишь ли ты там, — сказал капитан, подводя его к окошечку, — на равнине, недалеко от домов Виллафранки [24] Виллафранка — небольшой город в Северной Италии. отблески штыков? Это наши. Они не двигаются. Возьми эту записку, спустись по веревке из окна, скатись по обрыву, беги через поля, доберись до наших и передай записку первому же офицеру, которого встретишь. Сними и брось здесь ремень и ранец.

Барабанщик снял ремень и ранец, спрятал записку в нагрудный карман. Сержант выбросил за окно веревку, а капитан помог мальчику вылезти из окошка.

— Слушай, — сказал он ему, — жизнь всего подразделения зависит от своего мужества и твоих ног.

— Будьте спокойны, синьор капитан, — ответил мальчик, уже вися на веревке.

— Пригибайся к земле, пока будешь бежать по склону, — прибавил капитан, помогая сержанту держать веревку.

— Не беспокойтесь, синьор капитан.

— Ну, с богом.

Через несколько мгновений маленький барабанщик был уже на земле; сержант поднял веревку и ушел, а капитан бросился к окошку и увидел, что мальчик несется вниз по склону.

Он уже стал надеяться, что барабанщику удастся пробежать незамеченным, как вдруг впереди и позади бегущего поднялись с земли пять-шесть облачков пыли; это значило, что австрийцы увидели мальчика и начали стрелять в него с вершины холма. Пули взрывали землю и поднимали эти облачка пыли, но мальчик продолжал бежать. Вдруг он упал.

— Убит! — воскликнул капитан, сжав кулаки.

Но не успел он произнести это слово, как увидел, что мальчик поднимается. «Ах, он только упал!» — сказал себе капитан и вздохнул свободнее. Действительно, маленький барабанщик побежал дальше, несясь во весь дух, но прихрамывая. «Он повредил себе ногу», — подумал капитан. Облачка пыли Снова стали подниматься с земли, но всё дальше и дальше от бегущего. Он был уже вне опасности. У капитана вырвался крик торжества, но он продолжал с волнением следить глазами за мальчиком, потому что тут было дорого каждое мгновенье: если записка не будет доставлена в ближайшие же минуты, то или все его солдаты падут смертью храбрых, или ему придется сдаться в плен вместе с ними. Мальчик некоторое время бежал во весь дух, потом, прихрамывая, замедлил шаги, потом снова побежал, но всё медленней и медленней, то и дело спотыкаясь.

«Его, должно быть, задела пуля», — подумал капитан. Он следил теперь за каждым движением мальчика и подбодрял его криками, как будто тот мог его услышать. Горящими глазами он измерял расстояние между бегущим барабанщиком и далеким блеском оружия, которое виднелось там, вдали, на равнине, среди позолоченных солнцем полей пшеницы. В то ж время он прислушивался к свисту и трескотне пуль внизу, комнатах, к гневным и повелительным крикам офицеров и сержантам, к громким стонам раненых, к стуку падающей мебели и обломков.

— Вперед! Смелее! — кричал он, следя глазами за бегущим вдали барабанщиком. — Скорее! Беги! Черт возьми, он остановился! Нет, побежал дальше.

Офицер, запыхавшись, поднялся на чердак и доложил, что враг, не прекращая огня, выбросил белый флаг, требуя, очевидно, переговоров о сдаче.

— Не отвечать им! — гаркнул капитан, не спуская глаз мальчика, который был уже на равнине, но не бежал, а с трудом тащился вперед.

— Да беги же, беги! — повторял капитан, стиснув зубы кулаки, — собери последние силы, умри, несчастный, но беги!

Вдруг он разразился проклятиями:

— А, негодяй, трус, он сел!

Действительно, мальчик, голова которого до тех пор возвышалась над пшеничным полем, вдруг пропал из виду, как будто упал. Но мгновение спустя голова его показалась снова. Наконец он добежал до кустарника и исчез из глаз.

Капитан бросился вниз. Здесь, под градом пуль, продолжалась оборона. Комнаты были полны раненых; некоторые и них, шатаясь, держались за мебель; на стенах и полу был следы крови. Правая рука лейтенанта была пробита пулей. Дым и пыль ослепляли.

— Мужайтесь, — закричал капитан, — держитесь на своих постах! Подкрепление близко! Продержитесь еще немножко!

Австрийцы тем временем подошли еще ближе; уже можно было различить в дыму их искаженные лица, и в грохоте перестрелки слышно было, как они выкрикивали ругательства, требовали сдачи и грозили поджечь дом.

Огонь со стороны обороняющихся всё ослабевал, на лицах появилось уныние, невозможно было продолжать оборону. Вдруг выстрелы австрийцев на минуту приостановились, и громкий голос выкрикнул, сначала по-немецки, а потом по-итальянски:

— Сдавайтесь!

— Нет! — заревел стоявший у окна капитан.

И с обеих сторон снова начался еще более сильный и жестокий огонь.

Еще несколько солдат упало. Роковая развязка была неминуема.