Серафима Полоцкая - Роль, заметная на экране

Не очень приятно было передавать случайно услышанный разговор, но иначе Анна Николаевна не могла защитить свою работу от капризов мальчишки, сумевшего убедить нашего режиссера. И как бы сама Анна Николаевна ни поступила со мной, справедливость требовала, чтобы я помогла ей в правом деле, хотя к Евгению Даниловичу я чувствовала большое расположение.

— Ах так, хитроумный парторг не может успокоиться! — сказала Анна Николаевна угрожающе, но улыбаться не перестала. — Посмотрим! И запомни: это не только мои, но и твои противники…

Она, конечно, чересчур погорячилась. Уж Евгений-то Данилович никак не мог быть противником…

— Актеры, войдите, пожалуйста, в декорацию и осмотритесь, — официальным голосом сказал Евгений Данилович. — Начнем работать!

Декорации, собственно, не было. На утрамбованной земляной площадке, посыпанной желтым песком, стоял жалкий шалаш из корья, прикрытого мхом. Неподалеку виднелся сложенный из камней примитивный очаг, пенек заменял стол, а обрубок бревна — диван. Вокруг шалаша были разложены сплетенные из прутьев рыболовные приспособления и развешена сеть. На этот раз краской лишь слегка коснулись коры шалаша и камней, но бедное жилище было и без того выразительно своей суровостью.

У входа в шалаш лежал выношенный коврик. Это было мое место, и я, сев на него, стала осматриваться.

Анвер прошелся по дорожке, уходящей вглубь, потом вернулся к шалашу, выбрал место поровнее и, сильно оттолкнувшись, крутанул пируэт. Конечно, без ровного пола это было невозможно, но он попробовал еще.

Евгений Данилович наблюдал за нами через рыболовную сеть.

— Задача очень простая, я вам уже рассказывал. Короткий кусок, почти пантомима. Вчера вы поработали над движением…

— Мы не работали! — удивленно сказал Анвер.

Мне пришлось углубиться в созерцание своих балетных туфель, чтобы избежать вопросительного взгляда Евгения Даниловича. Жаловаться я не любила.

— Я отменила репетицию, — живо поднимаясь со стула, сказала Анна Николаевна. — Анверу надо было дать отдых после съемки.

— Вот как, — произнес Евгений Данилович очень спокойно, но я, подняв глаза, увидела, как его лицо стало строгим. — Значит, вы решили, что лучше, если он устанет перед съемкой.

— Да это же пустяк! — улыбнулась Анна Николаевна.

Она вошла на площадку перед шалашом и сказала:

— Все очень просто. Значит, так…

Оказалось, что это не совсем просто. В темпе музыки я поднималась с коврика, бежала навстречу Анверу. Мы замирали обнявшись. Потом он поднимал меня на вытянутых руках и, покружившись, опускал так, что оба мы должны были оказаться на коленях перед очагом. Мы особенно бились над тем, чтобы одновременно стать на колени.

— Держи ты спину! Не висни на мне! — ворчал он и отпихивал мои руки, когда я подбегала к нему, поднявшись с коврика.

— А ты не толкайся, — шептала я.

— А я говорю: не висни…

Я не висла. Но ему было тяжело, и он злился. Раздражалась и Анна Николаевна.

— Рая, так нельзя. Ну что это? Спина корявая, весь корпус хлюпает! Чему тебя только учили в школе?

Балерины, усевшись рядком на лужайке, смотрели на мои мучения. Хабир сидел рядом с ними. Он, видимо, приехал позже на своей «Волге», чтобы удостовериться в моей бездарности. Хорошо еще, что Вадим, занятый с операторами, не оглядывался в мою сторону.

— Ну, давайте еще раз! — подбадривала Анна Николаевна. — Рая, это же проще пареной репы.

Не знаю уж, как вела бы себя пареная репа, если бы партнер опускал ее с двухметровой высоты, в какой-то момент руки у него сгибались, и лететь приходилось не коленями, а головой вниз…

— Может быть, ему сначала ее опустить, а потом уж самому на колени стать! — услышала я голос Хабира. — Так ребятам легче будет!

Я невольно с благодарностью взглянула в его сторону. Это очень облегчило бы нашу задачу.

— Что же, он ее перед собой на колени поставит? — недовольно сказала Анна Николаевна. — Не та ситуация!

— А пусть не на колени, а на пальцы поставит. И ей из этого положения легче двигаться дальше будет.

— Вряд ли будет эффектно. Ну, попробуйте…

Мы с Анвером сделали все очень четко. Он сразу опустился на колени, а я притянула к себе его голову, чтобы подчеркнуть любовь к жениху.

Он удивленно взглянул на меня и отодвинулся.

— Ничего получилось. Можно оставить так, — одобрила Анна Николаевна. — Теперь, Рая, отстранись и на полной ступне беги в шалаш, за кумысом. И-и, раз, два, три! Раз, два, три!

Я схватила в шалаше узкогорлый кувшин и, отсчитывая про себя такт, подбежала к Анверу.

— Ой, уморила! — захохотал он, повалившись на пенек. — Смотрите, из кумгана хочет жениха поить!

Я, не понимая, рассматривала красивый кувшинчик.

— Это все равно что русского жениха из рукомойника угощать! — объяснил он мне и сверкнул белозубой улыбкой.

Балерины громко хохотали.

— Тихо, товарищи! — вмешался Евгений Данилович. — Рая, там в шалаше есть пиала…

Анверу мало было моего унижения.

— Ты поищи там, может быть, корыто найдешь для угощения! — смеясь, сказал он.

Балерины так и прыснули. Фатыма, всплеснув изящными руками, даже повалилась, уткнувшись в колени к Розе.

— Я не была в Башкирии с девяти лет! — громко сказала я, стараясь смотреть на Анвера как можно спокойнее. — И забыла, что в деревнях умываются из кумгана.

Он усмехнулся:

— Конечно, ты же обитала на дачах с горячей и холодной водой!

— Ах, вот как? Ты думаешь? — возмутилась я. — Так вот, плохим ты был у нас секретарем комитета, если не знал, кто чем дышит в интернате, под одной крышей с тобой…

— Рая, прекрати, — строго сказала Анна Николаевна.

Но я не могла остановиться и, хотя стояла рядом с Анвером, говорила так громко, словно он был глухим:

— Ты в то время, наверное, посылки с яблоками и с медом из дому получал! А меня интернатский компот устраивал. Я девять лет только интернатские ботинки носила и платье и пальто… И счастлива была! Мне государство даже день рождения отмечало, подарки делало!.. Только вот родных дать не могло!.. Бабушка из медпункта и тебе не раз сопливый нос вытирала, только ты забыл, а я весь век буду…

Евгений Данилович стал между мною и Анвером.

— Рая, остановитесь, чтобы не сказать того, в чем потом раскаетесь! — воскликнул он.

Я отошла и, опустив голову, села на коврике перед шалашом. Я уже раскаивалась. Такая горячность ни мне, ни Анне Николаевне помочь не могла.

— Анвер, вы как-то на днях жаловались на невнимательное отношение к артистам, — спокойно продолжал Евгений Данилович. — Что вы скажете о поведении, которое в первый день съемок доводит девушку до того, что она не может работать?

— Я могу работать! — сказала я, вставая. — Могу!