Серафима Полоцкая - Роль, заметная на экране

— Мы уже все выяснили с Анной Николаевной.

— Анна Николаевна согласится! — воскликнул Вадим, не поняв моего намека, а может быть, не зная о происшедшем. — Это наилучший выход. Массовые пляски потребуют слишком много съемочных дней… Для быстроты снимем народ в живописных группах в пробежках, как массовку, без танцев. И зрителю будет приятнее смотреть на танцы молодой очаровательной балерины. А ваше лицо даже грех не снимать крупным планом!

Нет, он не смог понять ничего! Даже того, что никакие мои фотогеничные портреты во весь экран не смогут меня обрадовать, если мою роль кроткой, но мужественной девушки сведут к экзотическим танцам красотки из мусульманского гарема… Я закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, которое прежде казалось мне совсем иным, и сказала:

— Не могу.

— Утром я привезу врача из районной больницы, — сказал Зяма. — Он оформит Рае бюллетень…

— Почему же вы сразу не сказали, что она так больна? — неуверенно спросил Вадим, но, открыв дверь, властно добавил: — Зяма, прошу вас пройти ко мне.

— Я… я… — невнятно забормотал Зяма и вдруг выпалил: — Я должен идти к Евгению Даниловичу.

Вадим, будто споткнувшись, остановился:

— Вы, как помощник режиссера, всегда находились в непосредственном подчинении у меня…

— Но иногда у помощника режиссера имеется совесть, и он, окончив свой рабочий день, имеет право подчиняться ей.

В каюте наступила тишина. Я лежала с закрытыми глазами, вдыхая густой запах валерьянки, заполнивший каюту. Наверное, всю жизнь запах валерьянки будет напоминать мне ту ужасную минуту.

Я слышала холодный плеск осенней воды за тонкой обшивкой, глухой шум дальнего леса и прерывистое Дыхание Вадима. Как мне хотелось, чтобы он сказал:

«Довольно. Идемте вместе к Евгению Даниловичу и сделаем все как надо»…

Дверь с грохотом захлопнулась. Я открыла глаза. Вадима в каюте уже не было.

— Я хоть и близорук, но ясно вижу… — вздохнул Зяма. — Вижу, что в киностудии мне не работать!

— Не болтай пустяков! — прикрикнула Лена. — Кто это им позволит?.. Сегодня на партийном собрании мы так и заявили: очковтирательство!

Лена раздраженно швырнула косынку, которую держала в руках.

— Таким, которые производства и не нюхали, трудно доказать… Им в кабинетах кажется, что можно выехать на посулах! — сказала Мая-администратор, и ее бледное лицо вспыхнуло.

Лена снова схватила косынку и пошла к двери, воскликнув:

— А я все равно буду доказывать: очковтирательство!

Она хлопнула дверью еще сильнее, чем Вадим. Зяма молча вышел за ней.

Я села на койке.

— Лежите, зачем вам быть в своей каюте?.. — сказала Мая-художница.

Но я уже спустила ноги, нащупывая ими свои туфли. «Очковтирательство»… Это грубое слово напомнило мне, что «те» сами признались в невозможности выполнить план и «потом договориться»…

— Успокойся! Куда ты? — воскликнули обе Маи.

Но мне нужно было разобраться во всем самой. Я тихо выскользнула в коридор, уже по-вечернему освещенный электричеством.

Пройдя всего несколько шагов, я остановилась. Неумно было не разузнать о партийном собрании, не спросить Лену и Маю об их собственных планах. Замечание Маи о трудности споров с кабинетными работниками и все поведение взволнованной Лены говорили, что дело неладно. А обещание Вадима снимать меня и крупно и по-всякому разве не обозначало его уверенности в своем успехе? Я сообразила все это с опозданием. Рухнувшие надежды на раскаяние Вадима, видно, совсем лишили меня здравого смысла.

Я никогда не надеялась причислить себя к «умам, способным двигать вперед прогресс», как написано в одном школьном учебнике. Мне было ясно всегда, что хорошо учиться и следить по газетам за международным положением еще не означает быть умной. И пусть бы уж при мне оставалась моя глупость, если считать умниками таких, как Вадим и Анна Николаевна. Но хотелось бы побольше простой сообразительности для того, чтобы понять, поверят ли мне, если я расскажу об их сговоре, и кому сейчас рассказать.

В эту самую минуту я увидела толстого директора киностудии, выходившего из каюты. Конечно, я почувствовала сомнение в своем поступке, но, увидев чемодан в руке толстяка, я побоялась опоздать со своим разоблачением и преградила ему дорогу.

— Простите, мне необходимо переговорить, — сказала я.

Он важно кивнул:

— Прошу.

— Не хотелось бы здесь…

Строго пошевелив бровями, он внушительно сказал:

— К сожалению, спешу.

Я схватила угол его чемодана и быстро заговорила:

— Только одну минуту… Дело вот какое… Мне известно… Вас обманывают! Я сама от них слышала! Анна Николаевна и Копылевский знают, что не смогут выполнить план… Им только важно добиться своего… Не уезжайте, нужно разобраться!

Брови ощетинились, словно колющее оружие, когда он угрожающе сказал:

— Это что за сплетни! Как вы смеете разводить в коллективе смуту? Вас, кажется, зачислили в Большой театр? Придется сообщить… Для советской артистки важен не только талант, но и сознательность…

— Я говорю правду! — воскликнула я.

Он только засопел носом и с достоинством пошел к выходу из коридора.

Видимо, для советской артистки, кроме таланта и сознательности, важно и еще что-то, чего у меня не было. Многие девочки в нашей школе за словом в карман не лезли, могли за себя постоять, я же умела только работать!..

Я увидела осунувшееся лицо Михаила Алексеевича, больше чем всегда похожего на озабоченного филина. Он неуверенно улыбнулся мне и прошел мимо вместе с худым человеком в берете, который молча поклонился. Я кивнула головой, когда они уже прошли, и побрела на верхнюю палубу.

Уже совсем стемнело. Буксиры появлялись из-за поворота с предупреждающим гудком.

Загорелись наши сигнальные огни.

Капитан Иван Агеевич крикнул что-то в переговорную трубку и остановился возле меня. Теперь мы вдвоем смотрели вслед речным путникам и встречали новых. Потом послышались шаги, и третий человек стал рядом с нами. Я даже не оглянулась, такая вдруг охватила меня усталость.

— Ну-ну! Уехало начальство. Проводил! — сказал подошедший, и я узнала Михаила Алексеевича.

— Здорово тебя драили? — спросил капитан.

— Не в этом суть! — грустно воскликнул Михаил Алексеевич. — Он мне говорит, директор-то: если бы мы не были однополчанами, так я тебя еще не так бы взгрел!

— Вы что же, вместе демобилизовались? — поинтересовался Иван Агеевич.

— Он первый, как только получил звание майора, — с готовностью начал рассказывать Михаил Алексеевич. — Его сначала директором птицефермы направили, ну я тогда и напросился к нему на работу. А когда я демобилизовался, он, оказывается, устроился в городе на киностудии. Побоялся в район ехать, все-таки не специалист он в сельском хозяйстве… Тут он сам меня стал звать. Уговаривал, что необходимо опереться на своих людей в новом деле…