Анатолий Мошковский - Не погаснет, не замерзнет

Однажды Маринка подслушала, как отец сказал маме:

— Взял бы я тебя на лодку. Штурманом стала бы. Легко бы обучил: ты сообразительная. Да не берут в подводные силы женщин. Не женское это дело.

— Хоть в поход прихватил бы когда-нибудь, — попросила мама, — поваром пошла бы. Не пожалели бы!

— Нельзя. Не разрешат.

Эх вы, мужики! — сказала мама, поправляя у зеркала волосы. — Тираны вы все, как один, и на земле, и на воде!

А теперь, оказывается, и под водой.

Отец на это заметил:

— Дай вашему брату волю — рад не будешь. И при этом состроил такую безнадежно-мученическую гримасу, что мама, вскинув голову, начала хохотать.

И все говорят, что она и Маринка очень похожи. А тетя Маша прямо сказала: «Как две капли…» За это Маринка еще больше полюбила ее, и даже ее сын Женька, непоседливый и крикливый, с исцарапанными руками, в растерзанной и перепачканной одежде, стал приятен ей. Он вечно что-то мастерил. Чаще ломал. Взявшись однажды починить свой велосипед, он только искривил колесо и погнул спицы; пытаясь прикрепить отвалившуюся фару детского самосвала, повредил заводной механизм. Он задирал Маринку, целыми днями стучал молотком и мешал ей спать, но теперь она прощала ему все.

Однажды, будучи в миролюбивом настроении, Женька спросил у нее:

— А знаешь, почему тебя зовут Маринка? У Маринки прямо открылся рот: разве можно знать, как и почему тебя назвали? Но Женька тут же сообщил, что как-то к ним зашла Маринкина мама и рассказала его матери: еще до рождения дочки она спорила с мужем, как лучше назвать ребенка. На всякий случай придумали два имени: если родится мальчик, пусть это будет Севка; Всеволод — очень мужское, строгое и в то же время звучное имя. С этим согласились и мама и отец. А если родится девочка… Тут их мнения разошлись. Мама настаивала на имени Лена — это и красиво, и мягко — или Женя — это тоже звучит и для девочки не очень затасканно. Отец же упорно настаивал на том, чтобы девочку назвали так, как ее зовут сейчас, — Маринка.

«Ты пойми, Лида, — уговаривал он, — я человек моря, и мне близко все, что напоминает о нем. Марина — это картина, изображающая море, чаек, корабли; ультрамарин — это ярко-синяя краска, основная краска художников-маринистов; моряна — это ветер, дующий с моря… Она — наш первенец, родится здесь, в Матросске, и пусть ее имя, где бы мы ни были, напоминает нам Заполярье, Чаячью губу и море».

Маринка смеялась: как это забавно и странно, что она могла бы родиться мальчишкой! И ведь никто, ну никто-никто не знал, что она не захотела родиться вот таким курносым, крикливым и вечно перепачканным мальчишкой и, обманув всех, взяла и родилась девочкой!

Дальше Женька рассказал Маринке, что после долгих споров отец уломал маму, но она сказала, что это ее последняя уступка.

Дней пять после этого ходила Маринка и улыбалась. Совсем другими казались ей теперь мама с отцом. И кто, кто же мог подумать, что она — это ветер с моря, синяя даль и корабли на горизонте?.. И она всегда должна напоминать отцу о его молодости и службе на подводной лодке, о жизни в военной базе на берегу Чаячьей губы!

Случилось это в один из тех редких дней, когда отец был дома. Закинув ногу на ногу, он сидел на диване и читал журнал «Юность». Рядом, забравшись с туфлями на диван, возилась с куклой Маринка. Она положила куклу навзничь — круглые голубенькие глаза ее закрылись — и, теребя рукав отцовского кителя с золотыми нашивками — двумя широкими и одной узкой, — спросила:

— Пап, а Нина спит, и знаешь, что ей снится?

— Что? — Отец не отрывал от журнала глаз.

— Белый мишка на льдине, косолапый такой и смешной, он живет в снежной пещере и лапой ловит рыбу для медвежат: ударит по воде и нацепит на коготь рыбешку… Пап, да ты не слушаешь меня!

— Слушаю. — Отец перевел глаза со страницы на куклу, круглощекую, румяную, с золотистыми прилизанными волосами, и сказал: — Не снится ей медведь, ей кровать с одеялом снится. И больше ничего.

Он положил руку на голову дочери и опять перевел глаза на страницу журнала.

Маринка тем временем посадила куклу, лучистые, бездумно-голубые глаза ее открылись и, застыв в немом восторге, уставились в одну точку.

— Папа, а теперь…

Мама, проверявшая за столом у окна ученические тетрадки, не выдержала:

— Марина, можно помолчать?

— Можно, — сказала Марина, — вот только папа посмотрит, как Нина сидит, и я буду молчать, долго-долго буду молчать.

— Сережа, — попросила мама, — брось свой журнал! Не видишь, что Марина мне мешает? Читаю предложение и ничего не могу понять…

— Сейчас, — проворчал отец, — только страницу дочитаю.

Голос Маринки не умолкал ни на минуту. Дочитав страницу, отец начал возиться с дочкой: таскал на плечах, бросался подушками с дивана, щелкал по носу куклу.

— Сережа, — мама поднялась из-за стола и тронула у затылка волосы, — сегодня погода хорошая, сухо и солнце светит.

— Убраться? — обиженно спросил отец.

— Зачем… Погуляли бы. Это и тебе полезно.

— Спасибо за совет, — сказал отец. — Пойдем, Маринка, родная мамка нас выгоняет, как последних шалунов из класса. Один свободный денек выкроил, чтобы заняться повышением своего культурного уровня, так и тот домашнее начальство аннулирует… Одевайся.

Мама посмотрела на них, не выпуская из рук красный карандаш:

— И чтоб не дурачиться!

Отец накинул флотскую шинель с блестящими пуговицами и посадил чуть набок на густые волосы морскую фуражку.

— Это что значит? Разъяснения не последуют?

Отец говорил таким голосом, что Маринка никак не могла понять, шутит он или сердится.

— Сам знаешь. — Мама повернулась к ним спиной, и граненый красный карандаш ее грозно повис над тетрадкой, крупно исписанной фиолетовыми чернилами.

— Пошла в торпедную атаку, — сказал отец, утаскивая из комнаты дочку.

Они долго гуляли по городу, и Маринка храбро шагала по лужам и грязи. На широких погонах отца сверкали четыре маленькие звездочки, и все встречавшиеся им офицеры и матросы брали под козырек, и отец отвечал им тем же. И Маринке было очень приятно: вот большие, а тоже играют!

Иногда моряки подходили к ним и обращались к отцу:

— Товарищ капитан-лейтенант!.. — И дальше что-то говорили о подводных лодках, о каких-то балластных цистернах.

Маринка ничего в этом не понимала, но очень гордилась, что ее отец не просто там старшина первой статьи, или капитан и лейтенант!

Гуляя с отцом вдоль крохотных полярных березок, высаженных у домов, Маринка заметила, что он то и дело посматривает на Маячную сопку. Темноглыбистая, нелюдимая, голая, точно зелень с нее ободрал ветер, она круто уходила над городом в небо.

И когда они вдоволь нагулялись по гладкому тротуару, отец еще раз кинул взгляд на вершину этой сопки и вдруг сказал: