Виктор Лихачев - Возвращение на Мару

Пачка газет таяла на глазах. Таяла в буквальном смысле слова, оставляя после себя только пепел. И вот папа взял в руки ту самую газету.

— Смотри, Маруся, — обратился он ко мне, — особая газета.

— Почему особая?

— Праздничная. Первомайская. День солидарности трудящихся. На первой странице портрет Иосифа Виссарионовича Сталина. Смотри, кто-то цифру 1 обвел несколько раз, да еще знак восклицательный поставил.

— Зачем?

— Не знаю. Может, нельзя ее было рвать, все-таки портрет вождя на первой странице. Открываем газету. Чей-то доклад. Точно. Подписано: первый секретарь Любимовского района партии С.П. Орлов. «Первомай шагает по планете. Труженики нашего района, следуя путем, начертанным великим…» Так, в огонь.

— Что, оторваться не можешь? Так интересно? — пошутила я. — Ну уж нет, Чикова не пожалел, давай и Орлова следом.

— Интересно, интересно, — пробормотал он, продолжая изучать газету. — Так, а здесь их нет. Вычитывал статью? Искал ляпы?

— Папа, что ты там бормочешь? — не выдержала я.

— Нет, он подчеркивал только буквы, а не слова в целом. Что? Ты что-то спросила?

— Спросила. Ты же хотел сжечь газету?

— Подвинься ближе, дочка, смотри. Видишь эту статью?

— Вижу.

— А что еще видишь?

— Под некоторыми буквами снизу чернилами черточки проставлены.

— Точно. То густо, то пусто. В слове «первомай» подчеркнуты сразу две буквы — первая и третья, «п» и «р».

— «Шагает по планете» — ничего не подчеркнуто, зато в «труженики» черточка под последней буквой «и».

— Опять два слова пропущены, а в «следуя» кто-то подчеркнул букву «д».

— Может, в этом разгадка: одно слово отмечается, два — пропуск.

— Нет. Смотри, в следующем слове после «следуя» — «путём», отмечена «ё», и в следующем — «начертанным», есть отметка.

— Да, буква «т».

— Папа, а с алфавитом, например, латинским это не связано? Или берем эти буквы…

— Это уже горячо. И складываем. Прочитала?

— Да, — оторопело ответила я. Оторопело, поскольку не ожидала, что из них получится новое слово. — Придет.

— Придет.

— «Тот день»? Папа, неужели?!

— Не спеши радоваться. Слушай, бросай оставшиеся газеты в костер — и пошли домой.

Он был не совсем прав: мы не пошли, а побежали. Теперь я понимала, почему Архимед с криком «Эврика!» голым выскочил из ванны. Папа нес куртки и грабли, а я прижимала к груди газету. Страшно было представить, что еще одно мгновение — и она полетела бы в огонь. Все-таки, молодец ты у меня, папуля!

— За «папулю» и за «молодец» — спасибо, — сказал я, прочитав последнюю строчку в дневнике. Маша уже третий день сидела безвылазно за письменным столом. — Только ты еще не устала от писанины?

— Папочка, еще рано. Мне осталось совсем немного. А уроки я выучила, можешь проверить. Через тридцать, нет, двадцать минут.

— Я не об этом. Пиши на здоровье. Только надо ли это?

— Что ты имеешь в виду? — удивилась Маша.

— Тебе осталось рассказать, как мы с криками радости воссоздали то ли загадку, то ли, наоборот, отгадку.

— Или чью-то шутку.

— Вот именно. Хочешь в своем дневнике воспроизвести ее?

— Да. Думаешь, этого делать не надо?

— И ты, и я знаем ее наизусть. И вряд ли когда-нибудь сможем забыть этот текст. Однако обрати внимание: человек, от которого мы получили такой подарок, — сделал все, чтобы зашифровать его. Будто боялся…

— Чего он мог бояться?

— Хотя бы того, что кто-то узнает, что он тоже… знает.

— Отгадку?

— Пусть даже ключ к отгадке.

— Ты думаешь, мой дневник…

— Все может быть. Помнишь, мы уезжали на неделю в Любимовск?

— Конечно, помню.

— Я не хотел тебе говорить, но, видимо, придется. Перед отъездом мы навели порядок в доме. Ты вымыла полы, а я вытер везде пыль.

— Ты еще сказал тогда: «Какое счастье, что в деревянных домах пыли меньше, чем в кирпичных».

— Вот этого как раз не помню. Зато помню, что, вытирая пыль с горки, я поставил маленький бюст Чайковского, так, чтобы он «глядел» в окно.

— Чтобы ждал нас и не скучал? — улыбнулась Маша.

— Когда мы приехали, бюст стоял по-другому. Поняла?

— Не совсем. Ты хочешь сказать…

— Вот именно. Его кто-то сдвинул, когда нас не было.

— Но этого не может быть! Дверь была на замке. Нет, ты, наверное, ошибаешься.

— Повторяю, я это допускаю. Но Чайковский, когда мы вернулись, смотрел не в окно, а прямо на нас. Его нечаянно сдвинули, дочка… Что же касается твоего «не может быть», — продолжил я, — то нам с тобой, живя здесь, давно пора привыкнуть к тому, что на Маре все возможно. Могут для устрашения подбросить отрубленную кошачью голову, словно живем мы с тобой не в России конца двадцатого века, а где-нибудь на Гаити. Там до сих пор распространены самые черные магические обряды. Одновременно мы получаем записку с советом убираться отсюда подобру-поздорову. Так почему в наше отсутствие в этом доме не могли побывать незваные гости? Заметь, дочка, записку мы получили после того, как кто-то узнал…

— Или узнали…

— Или узнали, что мы наведались в соседний дом.

— Я все поняла. После «папули» ставлю жирную точку.

— Молодец. Ставь.

— А как мне быть дальше? Может, пока не вести дневник?

— Решай сама. В любом случае, присматривай за ним повнимательнее.

Я понимал, что огорчил Машу. Но, с другой стороны, меня порадовало то, что дочь поняла меня. «На войне как на войне» — старинный французский принцип в настоящий момент как нельзя кстати подходил и для нас. После чистых и тихих дней бабьего лета обязательно наступает ненастье. Вот так и вослед умиротворенному безмятежью сентября мы могли ждать чего угодно не только от погоды, но и от наших «доброжелателей», доселе остававшихся неизвестными.

И лишь после того, как события, о которых я рассказываю, остались в прошлом, Маша записала тот текст, который нам удалось расшифровать благодаря старой районной газете. Вот он: