Виктор Лихачев - Возвращение на Мару

— Вы уже многое узнали, еще о большем, наверное, догадываетесь. А обо всем, что связано с этой… с этой… — Лека никак не мог подобрать нужного слова.

— Тайной? — подсказала Маша.

— Историей? — и я внес свою скромную лепту.

— Для кого история, а для кого жизнь. И даже больше. — Лека вдруг встал и заходил по комнате. — Самое плохое, что даже то, о чем мы знаем, ни он, ни я не имеем права никому рассказать, тем более вам.

— Маша, — мое раздражение било через край, — чем больше я слушаю этих типов, тем более уверен в том, что нам надо делать: мы закроем дверь и пойдем в церковь. Не знаю, кто эти… люди, но они меня уже достали. По-моему, ничего им не известно.

— Но ты же перебил их рассказ, папа!

— Я перебил? Брось! Сейчас они скажут тебе, что связаны какой-то страшной клятвой и не могут рассказать нам всего.

— И это правда. Мы и впрямь связаны клятвой, — заступился за друга Болдырь.

— Вот видишь, дочка, что я говорил? А на самом деле им просто нужно узнать, что известно нам. Так что насчет «придет тот день — и возвратятся двое» поосторожнее…

— «И снимется проклятье родовое», — перебил меня Лека. И продолжил:

— Что же замолчал, как там тебя, Лека? Кто не пробудет совесть? Помоги, подскажи! А заодно поясни нам, что это за роковая ночь такая и о каком солнце, да еще вставшем в полночь, идет речь. Молчишь? О, дух лукавый! Изыдите, Богом вас заклинаю.

И Лека и Болдырь как-то вмиг ссутулились, сжались. Признаться, мне стало даже жалко их.

— Папа, но они же молились. Разве могут бесы молиться?

— Машенька, сейчас такие времена настали, что и от людей чего угодно ожидать можно, а что тогда говорить об этих…

— Мы не бесы, — тихо сказал Болдырь.

— Не бесы, — словно эхо подхватил Лека.

— Помнишь, — я разговаривал с Машей, стараясь не дать проникнуть в свое сердце жалости, — священник нам рассказывал, что когда после окончания торжественной службы на Пасху закрывается церковь на замок, все окрестные колдуны бегут к храму, стараясь поцеловать этот замок. Колдуны бегут к церкви, понимаешь? А ты говоришь…

— Не бесы мы, — так же тихо, но упрямо повторил Лека.

— Не бесы, — несколько голосов откликнулось из противоположного угла.

Я вздрогнул и уже сам обнял Машу, будто пытаясь закрыть ее от грозящей беды. Словно из воздуха, в комнате появилось еще несколько человек. Одеты они были так же, как и первые наши гости, — длинные рубахи и широкие штаны. Все — босые. Это была уже самая настоящая чертовщина.

— Сколько вас здесь, ироды? Легион? Все равно мы вас не боимся! Христос моя сила, Бог и Господь!

— Это наши друзья, — дождавшись, когда я умолкну, сказал Болдырь. — Вон тот, высокий — Зеха, самый полный — Гвор, рядом с ним — Малыга.

— Есть и другие, но на самом деле не легион их, Николай, — с упреком в голосе обратился ко мне Лека, впервые назвав по имени. — Других, кто хочет, чтобы все так и оставалось, куда как больше. Тоже не легион, но с сотню наберется… Клятва на всех одна, но мы… вот те, кто сейчас пришел к тебе, очень хотим, чтобы этот… кошмар наконец-то закончился.

И с этими словами Лека обхватил голову руками и заплакал. Заплакали и другие. Я почувствовал, что еще немного и у меня начнется истерика. И как не пойти голове кругом при виде возникающих ниоткуда людей, которые то смеются, то плачут. Видимо, почувствовав мое состояние, первым прекратил лить слезы Лека.

— Все мы, — и он обвел своих друзей рукой, — и те, кто с нами, и те, кто с Гоитом, — жили здесь когда-то. — Он посмотрел мне прямо в глаза и продолжил говорить: — В каждом месте моего рассказа вы, Николай и Маша, будете готовы перебить меня. Не надо. Я не хочу сбиваться. Слушайте. О чем могу — расскажу, о чем не смогу — не обессудьте. Деревня наша находилась под самой горой. На Маре никто не жил. Только Гоит. Он был волхвом, и его мы почитали не только за колдуна, заклинателя, но и за хозяина Мары. Здесь находилась священная роща богини смерти. Старики рассказывали, что в старину на горе приносили ей в жертву пленников. Из самых дальних земель приходили к Маре люди. Что скрывать, нам это нравилось. Слава нашего древнего капища, слава Гоита отчасти падала и на нас, самых обычных людей. Время от времени к нам за данью являлись княжеские люди, с ними — очередной священник. Мы, конечно, все были крещеные, но это больше для вида. Дружинники искали Гоита, но он, словно предупрежденный кем-то, исчезал за несколько часов до появления непрошеных гостей. С ним уходили человек десять его помощников. Он звал их отроками, хотя они нам годились в отцы. Это были особо близкие ему люди, готовые за него умереть. Что скрывать, меня Гоит тоже привечал, но мне тогда было совсем немного лет, да и компания у нас сложилась своя. И Болдырь, и Гвор, и Зеха. Малыга помоложе, он позже прибился.

— Не отвлекайся, Лек, — перебил говорившего Болдырь, — это не важно. Ты рассказывал, что приходили с княжескими людьми священники — вот это важно.

— И то, что я знался с Гоитом, — тоже важно, — возразил Лека. — А священники… Было двое-трое смелых, которые оставались в деревне после ухода дружины, но они быстро пропадали.

— Как так — пропадали? — все-таки не вытерпела и спросила Маша.

— Вот так, пропадали, — уклончиво ответил Лека. — Кто в лес за хворостом пойдет, да там и сгинет. Кто в колодец упадет… нечаянно. Конечно, мы понимали, что все это дела Гоита и его людей, но от этого власть волхва становилась еще крепче. Выходило, что Мара могущественнее Иисуса… Вот так мы и жили, пока в один прекрасный день не появился у нас Корнилий… Была с ним дочка, Анна…

— Белый Кельт! — вскричала Маша. — Папа, ты слышишь?

— Корнилий? — Увлеченный рассказом, я забыл о просьбе Лека не перебивать его. — Именно так его звали? А Фергюсом или Гроганом его никто не называл?

— А кому называть? В том-то и дело, что пришли они без дружины, вдвоем.

— Этим, кстати, монах всех расположил к себе. Смелых у нас всегда почитали, — не остался в стороне от рассказа Болдырь.

— Я слышал, — впервые подал голос Малыга, — Анна однажды назвала его Белым Кельтом. Он попросил меня придти к ним и помочь нарубить дров…

— Слушайте, давайте кто-то один будет рассказывать, — прикрикнул на них Лека. — Может, так и звали его где-то, но у нас священника называли Корнилием. Знаю только, что объяснялся он по-нашему очень хорошо, но как-то нечисто, как твой отец, Болдырь, говорил. А ведь он долго в нашей земле жил.