Федор Камалов - Здравствуй, Артем!

Пришла электричка, распахнула двери. Сережка послонялся по перрону, хотелось плюнуть на все, влезть в вагон. Он подходил к дверям вагона, но — «комочек бы снега!» — с тоской говорит, наверное, в эту минуту Люся… Так он промыкался у электрички, пока она не ушла. Сережка выплеснул из мешочка снежную кашицу и полез опять в гору.

Артура в этот час мать допрашивала:

— Вспомни, о чем разговаривали вечером. Может, он собирался куда-нибудь?

— Никуда, вроде.

Артур после вопроса матери вспомнил, что они с Сережкой накануне говорили о снеге. Точно, укатил в горы, простофиля. Вот брат нашелся!

— Где же его искать теперь? — Мать тревожилась.

Артур слонялся по кухне, пока не уперся взглядом в холодильник. Ага! Морозильная камера в холодильнике одета в легкое платье из инея. Артур накрутил до отказа регулятор холода, моторчик загудел, погнал мороз по трубкам. «Мы и на кухне слепим шикарный снежок!» — Он развеселился.

Однако Сережка не приехал и вечером. Это оборачивалось бедой. Артур то одевался, собираясь идти искать пропавшего брата, то со злостью швырял куртку в угол. Так он и заснул полуодетый, решив: как только братишка объявится, он ему и снег и раков в горах покажет.

Сережка с художником пили чай, говорили. Печка тихо взрывалась, потрескивала.

— Дома попадет?

— Может, нет, а может, попадет.

— Сам не знаешь?

— Мама уехала домой, а тетка — не знаю еще — добрая или нет.

— Если тебя, брат, есть кому ругать, это хорошо!

На горы опускалась ночь.

— А вы где живете?

— Да в Ташкенте вообще квартира… Ничего город?

— Я не видал еще толком, — сказал Сережка. — Может, красивый. А отчего вы не рисуете просто людей, просто дома и улицы в городе?

— Ну как тебе объяснить?.. Ты же можешь спросить: а отчего вы не фотографируете? Это быстрее и точнее, чем рисунок. Правда?.. Ты пионер?

— Я знаменосец в дружине! — гордо сказал Сережка.

— Тем более. Вот идешь ты со знаменем впереди строя… Гремят барабаны… Блестит медь… И ты идешь, как на пружинах… Разве сможет фотография передать, как ты и знамя, вы взаимно освещаете друг друга, разве передаст всю трепетность красок? Нет!

Сережка задумался.

— Вот растет в городе клен зеленый, или в лесу вдруг встретился человек — это тема для художника. Тут, понимаешь, есть столкновение: живое дерево — бетон и металл города; лес, природа — человек, истребитель или защитник природы. Посмотри на эту черную скучную печку. Допустим, я сфотографирую ее такой. Ну и что?! Будет черная скучная фотография. А ты взгляни, Сережа, какие прекрасные блики бросает огонь на стену! Маленькие красные всадники мчатся в бой, несутся вперед — ты видишь? Мы, брат, показываем людям то, на что они смотрят и не видят.

— А зачем?

— Видишь ли… Ты в музеях бывал, конечно. Ну да, Москва… В музее, в картинной галерее ты хоть раз наблюдал дикие выходки людей? Грубость какую-нибудь? Нет. Когда много прекрасного вокруг, человек сам становится красивым. Тебе сколько лет?

— Четырнадцать.

— Много уже, брат! Пора не только ставить вопросы, но и самому отвечать на них.

Спали они на скамье, на большом мохнатом тулупе. Сны летали на бесшумных крыльях. Сережке снилось, как горы шепчутся большими ртами-пещерами, как горит гигантская печь, бросая на белые вершины тысячи красных всадников. И снежные шапки гор таяли, текли ручьями…

На рассвете художник подложил в печку несколько поленьев и ушел из домика с термосом в руках. Вернувшись через час, он разбудил Сережку.

— В термосе снег, уж его-то довезешь! Но термос потом вернуть надо, я без него пропаду.

— Вы здесь долго будете?

— Пока не состарюсь! — невесело пошутил художник.

Резко похолодало. Сережка спустился по затвердевшей тропинке. Долго не приходил поезд. Зябко на унылом перроне. Сережка дрожал. И когда забрался в вагон — выбрал самую теплую скамью.

Ехал Сережка зимней электричкой с гор. Прижимал термос, вздрагивал во сне. Он забыл про Ташкент, про Артура, забыл про Люсю, из-за которой дважды поднимался на гору. Просто его сердцу сейчас было хорошо, и сон был хороший, светлый. Не будите его, не будите!

— Эй, соня, приехали!

Сережка вышел из вагона и остановился в горьком изумлении: перед ним был тихий белый город, весь в снегу.

Всю ночь на город падал снег.

Артур утром наскреб из холодильника горстку белого снега в фарфоровую кружку. И только на улице до него дошло, почему дома было необычно светло. Кружились белые хлопья. На нарядной земле не было ни одной черной кляксы лужи. Деревьям, измученным сыростью, уже снились зимние сны.

Из дома выходила Люся. И медленно к дому приближался Сережка.

Они сошлись втроем и с первого взгляда все узнали друг о друге. Хмурый Артур с кружкой кухонного снега, Люся с еще слабой улыбкой радости, несчастный Сережка с термосом стояли в молчании. Люся-Веселюся не выдержала.

— Смотри, Сережа! — сказала она. — У тебя на куртке орден Снежной Королевы!

На высохшей желтой глине куртки мерцала громадная снежинка. Сережка хотел сохранить ее, но снежинка заскользила, обламывая лучики. Артур незаметно высыпал из кружки бледный снег, рожденный в темноте холодильника.

— Пойдем, Серый, домой, сейчас мы тебе тоже ордена и медали вручим! — пообещал он.

— Сергей, я тебя подожду здесь, — сказала Люся. — Я тебе город покажу, ладно?!

От этих ли слов или от чего-то другого Сережка выпрямился и стал выше, и пошел домой, держа в руках термос со снегом с высоких вершин.

Почему я всегда стыжусь слез?

Мне приснилось… нет, это не кошмар, просто я не могу объяснить… Как будто я находился в громадной яме, а наверху, задирая головы, стояли возбужденные толпы людей и кричали, махали руками. В небе висел странный, спаренный самолет. По нему лупили со всех сторон зенитки. И самолет мигал вспышками, но я видел из ямы, что это не выстрелы, а световые сигналы: «Артем, у нас катастрофа!» Самолет рос, рос, и оказалось, что это гигантский звездолет, пятьдесят два километра в поперечнике (почему столько?). Но он висел еще страшно высоко и походил на самолет, а зенитки палили по нему, и где-то ракеты уже принюхивались острыми носами к его следу. Я один знал, что это не самолет, но я сидел в яме. Я кричал, бился головой о земляные стены: «Люди, остановитесь, не стреляйте!» «Артем, у нас катастрофа!» А хищные тела ракет уже поднимались над землей. Я проснулся, задыхаясь, в горле застрял дикий крик, а тело напряглось в исступленном желании вырваться из ямы, предупредить, остановить.

— Артем, ты болен?

— Нет…

— Как же нет, милый, ты весь красный! Ну-ка, температуру… не так страшно, но давай попьем чай с малиной. И ложись опять, а я тебе почитаю.

Я не слышу, что мама читает, занятый переживаниями сна, потом слушаю ее голос и думаю: «Хорошо, что есть мама!» Потом мысль переключается: «А как живут ребята, у которых нет родителей? Если увижу, что издеваются над такими… У-ух! Побью такого!»