Федор Камалов - Здравствуй, Артем!

Папа терпеливо приучал меня работать в саду. Я сначала злился, а потом полюбил сад и полюбил работу в саду. По утрам земля дышит, она живая. Бежит сок по стволам, по веточкам. Дерево просыпается, оно живое. В руках секатор — гнилую ветку прочь, не заражай весь организм!

Осенью ходишь по тихому саду, готовишь его к зиме, к долгим белым снам. Хорошо, когда понимаешь, что на живой земле растут живые сады.

Ленка подобрала летом аиста со сломанным крылом. С трудом приволокла огромную птицу домой. Носилась с мазями, бинтами, ни о чем не говорила, кроме как о своей длинноногой больной. Вся округа знала, что Ленка Остролуцкая стала птичьим доктором.

Мне казалось, она его погубит. Но аист поправился.

Поселился аист на верхушке старой закрытой церкви. Для меня аист был таким же недоступным, загадочным, как церковь. Он прилетал в гости к Ленке. Аист поступал умно: садился на крышу сарайчика и распахивал огромные крылья — в комнате становилось темно, и все знали — прилетел к Ленке ее друг аист.

Однажды аист появился у дома возбужденным. Он не стал пить, есть, а только подпрыгивал, щелкая клювом, а раз даже дернул Ленку за косичку. Ленка торопилась в школу и отругала аиста:

— Ты ведешь себя не как большая птица, а будто глупый цыпленок!

На уроке ей вспомнилось беспокойство аиста. Что-то с ним случилось, а она не смогла понять. Церковную макушку она со своей парты не видела.

— Лена, не отвлекайся!

— Ольга Владимировна, можно мне выйти? — попросилась Ленка. — Я на одну минутку только!

Она с такой отчаянной мольбой посмотрела на маму, что мама отпустила ее. Ленка перебежала двор. Уже видна церковь. Белого аиста, часового города, не было в гнезде. Ленка медленно пошла к церкви. Над пустым гнездом носились, каркали вороны.

Аист улетел в далекую Африку. Путь далек — вперед, вперед! — вожак не велит оглядываться; прощай, девочка Лена!

По щеке Ленки скатилась слеза.

Она пошла не в школу, а домой. Достала свой потайной дневник и написала: «Я не поняла. Он со мной прощался. Я глупая. Когда он прилетит обратно? Скорее бы пришла теплая весна».

— Опять не подготовился, Арсентьев! — говорит Нина Михайловна. — Ладно, тройка… Но учти, Арсентьев, три пишем, два в уме!..

— У нее в уме, а у меня в журнале! — хвастает потом Арсентьев. — А журнал — документ!..

Арсентьевская тройка в журнале — доброе зло или злое добро?

Я видел, как папин брат плакал в скверике. Уткнулся головой в мохнатый бок своей собаки и плакал. Один глаз Бальдура, повернутый на хозяина, был страдающим, добрым, а другой, косящий на прохожих, — предупреждающим, суровым.

Едва мы приехали в пионерский лагерь, начальник лагеря позвал меня и объявил:

— Будешь командиром «зеленого патруля». Не позволяй малышам объедаться дичками! Ужас, что делается! — Он посмотрел на мои мускулы. — Но запрещать надо грамотно, не пинками…

Я попросил в патруль двух крепышей. Мы осмотрели сад. Малыши уже висели на яблонях гроздьями. Нет, здесь нужно торчать чучелом целый день, переселиться сюда жить.

Мы написали устрашающие объявления: «Здесь вчера видели волка-людоеда. Не подходи близко!», «Когда эта яблоня была маленькая, рядом росло ядовитое дерево анчар. Не рви с нее яблок, отравишься», «Здесь водится страшная африканская змея кобра. Укусит — никакой доктор не поможет!».

Мы прикрепили эти зловещие надписи к самым большим яблоням. Вернувшись через полчаса, мы с изумлением услышали в саду гул и гомон, как на субботнике. Пол-лагеря искало страшную африканскую змею кобру — переворачивая камни на километр вокруг. Мрачноватый малый ковырял ствол «ядовитой» яблони, собираясь наполнить смертельным соком кружку.

На нас — ноль внимания.

— А ну, Тимка, доставай блокнот! — закричал я. — Записывай фамилии!

Чудеса! Через минуту сад очистился — не жалея ног, их владельцы уносили от нас свои фамилии.

На пятый день смены яблок убавилось наполовину. И вдруг мне пришло в голову: на большом листе ватмана мы написали совершенно бессмысленную угрозу: «Иди, иди! Один такой уже приходил в сад, больше не придет!» Повесили. Помогло. Ни одного фруктоеда мы больше в саду не видели.

По дворам, задирая голову к верхним этажам, ходит старушка с бидоном.

— Свежее-е молоко-о!

Ленка из окна потихоньку передразнивает:

— Деньги-и далеко-о!

А когда она оказывается внизу, около старушки, молчит.

Отшельник говорит: «У нас самый храбрый — язык, потому что за зубами прячется».

— Знаешь, Артем, едем мы с Жанной в автобусе, а впереди дядька страшный-престрашный без билета едет и смотрит на нас. Мы стали лица изменять, чтобы он нас потом не узнал.

— Как это изменять лица?

— Морщились изо всех сил. Как ты думаешь, он нас не найдет?

За мной когда-то во сне бегал распроклятый Фантомас. Жуткая фигура. Засыпаю, а он уже выходит из мрака. Я на крышу, он еще выше, я в самолет — он злобно скалится из ракеты, я в море — он прыгает на акулу и догоняет. Догоняет, хватает, мучает, бьет молотком по голове.

Почему-то я ни разу не забежал во сне в милицию — это был бы удивительный сон!

Сейчас мне смешно, но тогда было не до смеха. Для всех сон — удовольствие, а для меня кошмар. Днем еще ничего, а вечером я трясся при виде постели. Потом и днем стал вздрагивать, когда видел на улице лысого.

Каждый вечер я стал внушать себе, что в постели рядом со мной лежит стозарядный автомат. Целый месяц внушал.

С каким диким восторгом и наслаждением я впервые почувствовал его в своих руках во сне. Выходи, Фантомас, получай подарок! Светящийся, горячий рой пуль сейчас пронзит мучителя.

Он не явился.

Хотите верьте, хотите нет, говорите, что угодно, Фантомас исчез навсегда. Оказался подлецом и зеленым трусом. Видимо, стал мучить кого-то другого, беззащитного и бестолкового, каким был я раньше.

— Сережка, скажи, ты ночью на кладбище боишься?

— Не-е!

— Докажи! Можешь просидеть ночь на кладбище?

— А ты, Отшельник?

— Что, бояться мертвых?

Отшельник говорит: «Если воробью бросить кусочек хлеба, он сначала испугается».

Весной в нашем городе случилась потрясающая история. Один безумный папаша с дочкой переходил замерзшую зимой Клязьму. Главное, мост был недалеко, а он двинулся по рыхлому льду. И так вышло, что почти у самого берега лед затрещал и дрогнул. Испуганный папаша мгновенно оказался на берегу, а дочку понес ледоход. Папаша ей руку протягивает — коротка рука, палку нашел — уже и палка коротка. Ринулся он в воду, сшибло его льдиной, едва сумели вытащить.

Опомнившись, безумный папаша заревел и кинулся напролом через заборы и огороды по берегу. Лед трещит, крошится, дочку уносит все дальше и дальше.