Нина Бодэн - Сбежавшее лето

Мэри была злая-презлая. Она злилась уже давно. Трудно даже припомнить, когда она в последний раз была в хорошем настроении. Иногда у нее и вправду была причина злиться — скажем, когда ее заставляли делать то, чего ей не хотелось,— но большую часть времени она злилась безо всякой причины, прямо с утра была не в духе, чувствовала себя какой-то обездоленной, ей хотелось кого-нибудь ударить или что-нибудь разбить.

Одно присутствие тети Элис, с лицом, похожим на мордочку кролика, забранными в пучок седеющими волосами и остроконечным клоком жестких волосков на подбородке, уже выводило ее из равновесия. Когда тетя разговаривала, клок этот дергался, а когда ела, зубы как-то противно цокали, а в желудке что-то бурчало и переливалось, словно уходящая из ванны вода. А уж когда она заставляла Мэри сделать что-нибудь такое, чего ей не хотелось, то Мэри так распалялась, что внутри у нее все кипело.

В это утро тетя Элис потребовала, чтобы Мэри надела шерстяную фуфайку. На дворе стоял чудесный июльский день, дул ветерок, по небу неслись легкие облака, и Мэри пребывала в лучшем, нежели обычно, расположении духа, когда спустилась к завтраку. Она даже съела кашу, потому что знала, что дедушка считает кашу полезной. Выглянув из-за своей газеты и увидев пустую тарелку, он весь просиял.

— Наш целительный морской воздух, похоже, наконец, вызвал у тебя аппетит, а?—спросил он.

И вид у него был такой довольный, будто, съев тарелку каши, Мэри совершила добрый и умный поступок. Ей сразу захотелось еще чем-нибудь порадовать дедушку. Например, сказать: «После завтрака я, пожалуй, пойду к морю, буду кидать камешки в воду». Дедушка беспокоился, когда она, как он выражался, «болталась в четырех стенах».

Но все испортила тетя Элис со своей фуфайкой.

— Для такой переменчивой погоды у тебя недостаточно теплое платье,— сказала тетя, нервно поглядывая в окно, будто погода, как свирепая собака, способна вдруг вскочить в комнату и укусить ее.

Мэри насупилась и почувствовала, что лицо у нее твердеет, словно плохо замешанный пудинг.

— Сегодня тепло,— возразила она.— А мне сейчас даже жарко. В этой вашей фуфайке я сварюсь заживо.

— С моря дует довольно холодный ветер. Между нами, девочками, говоря, я свою фуфайку уже надела.

Мэри пристально оглядела комнату.

— Я не вижу здесь никаких девочек,— сказала она.

Тетя Элис чересчур звонко рассмеялась, но не потому, что увидела в словах Мэри что-то забавное, а словно стараясь загладить свою вину.

— Так говорят, милочка. Разве раньше тебе не доводилось слышать это выражение?

— Я слышала его много раз, но, по-моему, оно ужасно глупое,— заявила Мэри.— А ваши дурацкие фуфайки я просто ненавижу. Они с рукавами! С рукавами и на пуговицах! Вы, наверное, знали, что я их ненавижу, и поэтому купили!

И она с такой силой ткнула ложкой в яйцо, что во все стороны разлетались желтые брызги.

— О Мэри! — тихо простонала тетя Элис. Она вытаращила свои бесцветные глаза и подергала носом, став еще больше похожей на испуганного кролика.

Мэри почувствовала, что тетя ее боится, и от этого пришла в полное неистовство. Пожилая женщина боится одиннадцатилетней девчонки — вот глупость-то!

— Во всем мире никто не надевает фуфайку с рукавами и на пуговицах,— с ожесточением заявила она.

— О Мэри! — повторила тетя Элис.

Она чуть не плакала. Дедушка, положив газету на стол, посмотрел на нее. Потом улыбнулся Мэри.

— Дорогое мое дитя, кто-то их, несомненно, надевает, иначе они бы не продавались в магазинах. Каков спрос, таково и предложение. А если нет спроса, то нет и предложения.

В первую секунду Мэри чуть было не улыбнулась ему в ответ. По правде говоря, было довольно трудно не улыбнуться, глядя на дедушку, который своим круглым розовощеким лицом и круглыми голубыми глазами был очень похож на веселого, хотя и немолодого, младенца. Он был и лыс, как младенец, более лыс, во всяком случае, чем большинство из них, а макушка у него была такая гладкая и блестящая, будто тетя Элис ежедневно натирала ее воском, как натирала обеденный стол. Обычно от одного взгляда на дедушку у Мэри становилось теплее на душе — злость явно уменьшалась,— но сегодня, после первой секунды, ей стало не лучше, а хуже, она увидела, что голубые его глаза смотрят озадаченно и он растерянно теребит свое правое ухо, что делал только тогда, когда о чем-то напряженно задумывался или беспокоился. Мэри поняла, что он огорчен ее грубым поведением по отношению к тете Элис. Однако, несмотря на появившиеся в глубине души стыд и смущение, она все равно осталась злой-презлой.

— Но дети ведь не сами выбирают себе одежду, правда?—возразила она.— Им приходится носить то, что им покупают взрослые. Девочкам, например, противные колючие фуфайки и дурацкие юбки. И возразить нельзя, нужно делать то, что велят.

При этой мысли к горлу ее подкатил комок, и она сверкнула глазами на тетю Элис.

— Дети вообще не имеют права высказываться. Они должны носить, что велят, есть, что дают и... и жить, где поселят. Это... Это несправедливо.

Комок из горла, казалось, камнем лег в груди.

Тетя Элис издала какой-то смешной звук, нечто среднее между вдохом и выдохом.

— Мэри, раз ты, по-видимому, сыта, не будешь ли ты так любезна выйти из-за стола и некоторое время побыть наверху?—сказал дедушка.

Он говорил, как всегда, ласково и рассудительно. Словно Мэри не совершила и не сказала ничего дурного. Порой ей даже хотелось, чтобы он накричал на нее. А то чем лучше он с ней обращался, тем больше ее это злило.

Она слезла со стула и, не проронив ни слова, вышла из столовой, но затворив за собой дверь, тотчас остановилась послушать. Когда выходишь из комнаты, о тебе сейчас же начинают говорить, знала она.

— Я понимаю, папа, это все моя вина.

— Глупости, Элис!

— Нет, моя!—Тетя Элис говорила решительно, чуть даже возмущаясь. Она любила считать себя виновной, причем даже в таких вещах, какие никоим образом от нее не зависели, например, в плохой погоде или в том, что опаздывает поезд.— Я не в силах справиться с бедняжкой,—сказала она,— и виню в этом только себя.

— Я знаю. И совершенно напрасно.— Дедушка говорил непривычно резко.— Элис, дорогая, постарайся не волноваться. Помни, что, исходя из обстоятельств, Мэри никак не может быть легким ребенком. Но со временем она успокоится. В глубине души она очень хорошая девочка.