Александр Лебеденко - Первая министерская

Миша Гайсинский остановился у крыльца, не зная, идти ли ему за стол или скрыться в свою комнату. На веранде и в гостиной шумно двигали стульями. Не затихали оживленные голоса мужчин и женщин. Хозяйка сама рассаживала гостей, стараясь угодить всем.

Окна в сад и на веранду были раскрыты во всех комнатах. В зале кто-то бойко бренчал на рояле, а в угловой комнате из граммофонной трубы лился бодрый, бравурный марш какого-то гвардейского полка.

— Мальчики! Ваше место на веранде. Вам тут будет свободнее, — командовала хозяйка. — Все уже пришли? В саду никого не осталось? — Она облокотилась на перила крыльца. — Миша, а вы что же стоите? Идите сюда. — Она сошла вниз, взяла Мишу за руку и усадила за стол.

Столы уже были уставлены закусками, фруктами, графинами и цветочными горшками. Лакеи, наклоняясь к уху гостей, угодливо шептали названия вин.

— Мне безразлично, я, собственно, не пью… — нерешительно сказал Миша, но лакей наливал ему в бокалы белое, а затем и красное вино. Миша выпил и то и другое, и в голове начался легкий шум. Огни заколыхались в тумане, и лица соседей показались приветливыми и ласковыми. За стеклянной стеной веранды шумно ужинали взрослые. Все двери и окна были настежь. Но гимназисты кричали так дружно и громко, что нельзя было разобрать, о чем говорят в столовой.

Миша сидел лицом к взрослым. Посредине самого большого стола, в туго накрахмаленной рубашке, сидел Савицкий. Он то и дело брал у лакея бутылку или графин со стола и сам подливал вино двум важным дамам-соседкам. Рядом с ними сидел директор гимназии с широкой орденской лентой через плечо. Здесь была вся городская аристократия. Молодежь сидела за маленькими столиками, которые были расставлены по углам большой комнаты и отделены друг от друга и от большого стола зеленью пальм и фикусов в крашеных деревянных бочонках. Мише казалось сейчас, что здесь собрались очень хорошие люди. Они так приветливо улыбаются, так дружелюбно наклоняются друг к другу, так охотно наливают вино, подают блюда, тарелки и судки с соусами и закусками, так скромно извиняются, если в тесноте кто-нибудь заденет соседа.

«Наверное, эти люди сделали бы всех счастливыми, если бы могли. Впрочем, это что-то совсем не социал-демократическое», — тут же подумал Миша и выпил еще рюмку вина.

— Гайсинский! Да ты хлещешь, как извозчик! — закричал возбужденный Ливанов. — Ах ты, сукин сын, что ж ты скрывал свои таланты? Ты испортился в помещичьем доме.

— Я в первый раз пью вино… Честное слово!.. — Миша пьяно наклонил голову и сделал улыбающиеся, томные глаза.

— Ой, умру! — хохотал Козявка. — Мишка, а ты формулы помнишь? Теперь небось и тебе не до формул. Ах, собака! Он меня замучил, ребята!

— Выпьем за именинника! — крикнул Казацкий.

— Ура! — завопили гимназисты хором и подняли бокалы.

Высокий бокал дрогнул в руке Миши, и вино пролилось на скатерть.

— Да он пьян, ребята! — закричал Андрей. — Мишка, садись и не пей больше.

В столовой кто-то застучал ножом по тарелке. Стало тихо.

— Господа! — услышал Миша громкий голос Савицкого. — Сегодня именинник мой сын и наследник, но я предлагаю сейчас выпить за другого носителя того же имени, за первого дворянина нашей могущественной империи, за его императорское величество государя императора Николая Второго!

В угловой комнате, словно по команде, граммофон заиграл «Боже, царя храни». Все вскочили. Все спешили поднять бокалы.

Миша сидел, не отрывая пальцев от ножки высокого бокала, и по-прежнему блаженно улыбался.

— Встань! — зашипел над ним Казацкий.

— То сядь, то встань, — засмеялся Миша, — что ты от меня хочешь?

Он не замечал, что все вставшие гимназисты смотрят теперь только на него.

— Встань! — со злобой крикнул Козявка. — Не слышишь? Гимн!

Миша поднялся, и только теперь до его сознания донеслись знакомые звуки торжественной полуцерковной мелодии. Эти звуки были хорошо знакомы и всегда были чужими. Всегда нужно было под эти звуки снимать фуражку, стоять и делать усилие над собою.

— Господа! — продолжал, стоя, Савицкий. — Мы переживаем тяжелые времена. Враг грозит и на востоке и на западе. Враг грозит монархии и нам, опоре трона, дворянству. Но уже наша могущественная эскадра под командой доблестного адмирала Рожественского подходит к берегам Японии, и недалек момент, когда мы возьмем врага за горло. Но еще раньше нам нужно взять за горло врага внутреннего. Всяких социалистов, бунтующих студентов, жидов и жидовствующих и прочую банду, осмелившуюся угрожать древним порядкам святой Руси. Нет пощады врагу! Это борьба на жизнь и на смерть. За нашу победу, господа!

— Ура! — рявкнули гости.

— Ура! — завопили гимназисты.

Все сели, и только Миша стоял.

— Ты что, остолбенел, как жена Лота? — засмеялся Ливанов.

Миша не отвечал. Миша думал:

«Схватить за горло врага внутреннего…»

Хмель проходил, возвращалась ясность мысли.

Жидов, то есть его самого, его отца, «варшавского портного» Гайсинского. Всех Монастырских. Просто так… За горло! Мише казалось, что чья-то красная, со вздувшимися жилами рука уже тянется к его слабой, тоненькой шее…

Зачем же он здесь, в этом доме? Зачем он пьет вино и ест хлеб человека, который желает ему смерти? Ему, его сестре и его отцу. Всем евреям… Что сделали евреи этому сильному и богатому человеку? Что они могут ему сделать?

В зале опять кто-то застучал ножом по тарелке.

Директор гимназии поднялся и предложил тост за именинника и за здоровье его родителей.

— Вот черт, Козявка! — прошептал Казацкий, обращаясь к Ливанову. — Сам директор за него портвейн трескает. Смотри, тут даже нам пить не мешают. Что значит — помещик!

Опять застучали по тарелке. Поднялся исправник Салтан. Он говорил, размахивая короткопалой, широкой ручищей.

— Я хочу ответить уважаемому хозяину, — начал он покачиваясь. — Врагов внешних мы как-нибудь с помощью божьей одолеем. А что касается врагов внутренних, — в голосе исправника появились нотки презрения, — то я смею уверить уважаемое общество, что здесь беспокоиться не стоит. Все это больше бабьи сплетни и страхи. На самом деле вся сила в наших руках. Надо признаться, мы немножко распустили всякую сволочь… Прошу прощения… сорвалось… — наклонился он к хозяйке. — Но на днях мы дадим доказательство нашей силы и государственной предусмотрительности… Будьте здоровы, господа! — поднял он бокал. — Здоровье нашей уважаемой хозяйки и нашего досточтимого хозяина и политического лидера. — Он многозначительно поднял палец кверху.

— Ура! — обрадованно закричали гости.

— Вы что-то нас интригуете, господин исправник, — спросил директор. — Что это такое предвидится? Секрет? Закон какой-нибудь?