Юрий Вебер - Когда приходит ответ

Перебор в машине всех возможных комбинаций из данных элементов — это само собой напрашивается. Но… Число комбинаций! Оно ведь растет с увеличением числа реле в схемах. Растет в огромной степени. Какое же устройство для этого понадобится, чтобы все их перебирать? Пожалуй, такой способ годится только для анализа небольших схем. Стало быть, совсем не так уж хорошо. Ну что ж, поставим на всякий случай «плохо».

Набор схемы штепселями на гнездах — вполне правильно. Способ, проверенный даже самим Зуевым в его «аналитическом ящике». Ставим «хорошо».

Набор с помощью переключателей заданных условий работы схемы и, стало быть, разных комбинаций — это удобно. Можно сразу читать результаты: какая комбинация дает цепь и какая не дает — по лампочкам у переключателей. Ставим…

Перо Мартьянова насторожилось. Удобно-то удобно, но… Зуев взглянул удивленно на Григория Ивановича. В чем же он сомневается? Переключатели… Сразу все видно на доске машины, все ее ответы. Но Григорию Ивановичу сразу стало видно и другое. А сколько же нужно переключателей? И сколько для них потребуется места? Особенно при анализе больших схем. Пусть Зуев лучше подумает об этом. Нет, опять-таки далеко не так хорошо, как может показаться на первый взгляд. И перо вывело совсем другую оценку.

Мартьяновские «но» набегали одно за другим.

Но… Машина Нэйшл рассчитана на узкий класс схем. Она способна анализировать только двухполюсные схемы, у которых имеется одно реле в начале и одно в конце. Разве это хорошо — такое ограничение?

Еще «но»… Машина Нэйшл рассчитана только на схемы однотактные, когда все реле срабатывают сразу, в один прием. Разве это хорошо? А как же быть со схемами многотактными, в которых теперь и разыгрывается все более и более сложная музыка автоматических переключений?

Еще «но»… Клодт Нэйшл предполагает, что условия работы схемы известны. И надо только проверить, насколько она им соответствует. Ну, а если условия неизвестны? Если перед вами только сама схема, и ничего больше, и мы не знаем заранее, как она должна работать, что тогда? Вот тогда попробуйте ее проанализировать, что она может и чего не может.

Еще «но»… Их накоплялось столько у Мартьянова и он перечислял их с таким удовольствием, что Зуев невольно спросил:

— Что же остается, Григорий Иванович? Отбросить вовсе? Адью!

— Пробросаетесь, Алеша! — остановил его Мартьянов. — Уж так ли много встречаете вы хороших идей?

И он тут же резко повернул от своих «но», воспевая должную хвалу заокеанскому изобретателю. Его машина имеет принципиальное значение. Он выбрал верный основной принцип — разложение единицы на конституенты. Он осветил путь, может быть сам не доведя его до конца. Но хорошее в науке встречается далеко не каждый день, даже малая частица хорошего. Надо уметь различать ее и беречь.

— А нам-то что теперь? — спросил Зуев.

— Ничего… — снова просиял Мартьянов. — Развить хорошее и откинуть плохое.

Легко так сказать! Только что беспощадный мартьяновский разбор потряс чужую машину до основания, надо будет все пересматривать заново. А что именно, что же нужно?

— Думать, — коротко сказал Мартьянов.

Это было самым любимым и, пожалуй, обычно самым трудным заданием Григория Ивановича для аспирантов: думать.

— Кстати, вы обратили внимание? — спросил Мартьянов, показывая на ту же фотографию.

Опять он возвращался к этой доске с переключателями. К тому, что, казалось бы, было у автора так удачно придумано. Переключатели, на которых по условиям работы набираются разные конституенты и над которыми лампочки зажигают свои ответы. Доска переключателей — это память машины, на ней удерживаются все комбинации, дающие либо замкнутую, либо разомкнутую цепь. Ясная, наглядная картина. А Мартьянов все время подкрадывается к ней с какими-то сомнениями.

И повторяет: машина рассчитана на анализ схем из четырех элементов; для этого требуется шестнадцать переключателей.

— Всего лишь четыре и уже шестнадцать. Вы все-таки уверены, что это хорошо?

— А как же иначе? — спрашивает Зуев.

— Не знаю, — говорит Мартьянов — Но я знаю, что машина, действительно годная практически, способная действительно оказать помощь, должна одолевать и не четыре элемента, и не шесть, а гораздо больше.

— Сколько же по-вашему?

— Ну, элементов двадцать, по крайней мере.

— Двадцать элементов! — растерянно улыбнулся Зуев.

— А что вы думаете? Схемы на двадцать элементов теперь самая элементарная вещь. А многие гораздо больше и сложнее. Так что машина для анализа двух десятков реле — это достаточно скромно.

— Но все-таки двадцать… — покачал головой Зуев.

— Вот и представьте, что будет при этом на доске с переключателями, — посоветовал ему Мартьянов.

Вот отчего, возможно, Клодт Нэйшл остановился на четырех элементах. Простой расчет это показал.

Четыре элемента могут дать шестнадцать разных комбинаций. Их все надо перебрать и зафиксировать. Отсюда на машине шестнадцать переключателей. Все ясно: 2n — два в степени эн.

Ну, а если будет не четыре, а шесть элементов, что тогда? Тогда потребуется перебирать уже шестьдесят четыре комбинации. Опять по той же формуле «два в степени эн». И надо уже разместить на передней доске машины шестьдесят четыре переключателя. И все их ставить от руки в разные положения.

«А если увеличить емкость машины еще немного, хотя бы до десяти элементов?» — спрашивает Зуев. И карандаш быстро подсчитывает: два в степени эн — значит тысяча двадцать четыре разных комбинации. Это тысяча двадцать четыре переключателя на доске машины. Какая же доска тут потребуется? Целая стена!

Каждый лишний элемент вызывает расширение всей машины вдвое. А Григорий Иванович говорит, что надо замахиваться вон куда — на двадцать элементов. Подсчитаем. По закону «два в степени эн» будет… На бумажке расчетов Зуева вырастает гигантская цифра 1 048 576. Более миллиона разных комбинаций. Стало быть, более миллиона переключателей на доске машины. Какие же стены, этажи или площади смогут такое вместить?

Закон «два в степени эн», на который опирался весь авторский замысел, грозил этот же замысел и разрушить. Размеры! Размеры машин всегда стоят серьезной опасностью перед конструкторами, изобретателями. «Не влезает!» — вот что нередко случается с блестящими решениями, когда они не учитывают достаточно такой, казалось бы, нехитрый момент, как прак тически допустимые размеры. И сколько великолепных замыслов в истории науки и техники было похоронено под тяжестью непомерно растущих размеров! Особенно опасность эта преследует всякие «разумные» машины — счетные, решающие, логические… Они, эти машины, предназначенные исполнять какие-то отдельные, очень узкие функции человеческого мозга, еще крайне далеки от его великой емкости, при которой в небольшой черепной коробке помещаются миллиарды отдельных элементов, перерабатывается невообразимое количество сигналов информации, хранятся огромные запасы памяти, совершается несметное число разнообразных логических операций. Хоть бы крохотную часть этих способностей удалось вложить в какую-нибудь машину. Пусть хотя бы только способность просматривать и проверять готовую релейную схему.