Дмитро Ткач - Шторм и штиль (с иллюстр.)

— Но, Григорий Павлович, вы понимаете, что это такое?.. — Курганов стремительно поднялся из-за стола. — Да после этого Соляник Баглаю на голову сядет. Мы-то с вами хорошо знаем его.

— А я думаю, наоборот, Виктор Васильевич. Соляник убедится, что есть справедливость на свете, что его командир — человек порядочный. Ну, погорячился, с кем не бывает, а потом все-таки изменил свое решение. А Баглаю впредь хороший урок. Пусть навсегда запомнит: подумай, потом говори или делай: И что он тоже должен отвечать за свои поступки.

— Да за что же он должен отвечать? — с новой силой вспыхнул Курганов. — В чем вы видите его вину?.. Григорий Павлович, да вы меня просто удивляете!.. Подчиненный повел себя недостойно. Чтобы исключить в дальнейшем возможность повторения подобного, командир использовал свое право. И силу, и право дает ему устав. А как же иначе?

— Это не сила, Виктор Васильевич, а бессилие. — Не мигая, Вербенко смотрел на Курганова, и, что случалось редко, в глазах его был гнев. — Назвать матроса чучелом, протянуть руку к флотскому воротнику, ни за что ни про что оставить без берега, разве это сила?.. Нет, всему этому есть другое определение: невыдержанность своеволие, мне, мол, все дозволено, я командир корабля, а ты — рядовой матрос, стерпишь…

— Знаете, — поморщился Курганов, — слишком уж мы мягкотелыми стали. Забыли, как на войне было. Там не обсуждали, как сейчас мы с вами, то или не то слово употребил командир, а часто слова эти были крутые вспомните… А теперь подумать только! — командир может быть, несколько строже, чем следовало, обошелся с матросом, и из этого нужно делать целую историю! Да, в конце концов, где мы с вами, Григорий Павлович, на флоте или в институте благородных девиц?

Он уже не сидел и не стоял возле стола, а быстро шагал по кабинету, невысокий, крепкий, с буйной седой шевелюрой, разгоряченный и сердитый.

— Вот вы все про войну, Виктор Васильевич, — произнес Вербенко. — Да и крутое словцо нередко нужно было, но даже там, в тяжелейших условиях, где смерть ходила рядом с жизнью, царила справедливость. И солдат и матрос видели ее. Поэтому могли, спасая командира, и грудь свою подставить под пулю. А Соляник… Соляник, после всего, что произошло, защитит Баглая своей грудью? Думаю, что нет…

— Ну, это уж вы слишком упрощенно, прямолинейно.

— Почему же «упрощенно»? Наша армия, наш флот — не безликая масса. Армия и флот состоят из Соляников, Баглаев, Вербенко, Кургановых… И если мы сегодня не воспитаем глубокого уважения, любви друг к другу, не проникнемся верой друг в друга, то кто знает, что случится, если снова, не дай бог, вспыхнет война…

Некоторое время в кабинете царила тишина. Курганов не отвечал, о чем-то задумался, собрав над широкими черными бровями глубокие морщины. А Вербенко, воспользовавшись паузой, продолжал:

— Мы, Виктор Васильевич, почти все свое время, энергию отдаем боевой подготовке, и это правильно. Иначе нельзя. Новая техника, новая сложная аппаратура, новые корабли… Но не мне вам говорить, что есть еще один вид оружия — морально-патриотическая сила бойца, закаленная, крепче любой стали. А ее одним уставом не воспитаешь. И таким поведением, как у Баглая, — тоже.

— Но ведь и таким, как у Соляника…

— Согласен. Соляник часто бывает недисциплинированным. И Баглай должен ставить его на место. Это его обязанность. Но не так, как в данном, конкретном случае. Сейчас Баглай фактически сыграл антивоспитательную роль. И дал Солянику все козыри в руки… Ведь команда все видела и слышала, и, уверяю вас, она — на стороне Соляника. А когда тот же Соляник опоздал с берега, пришел под хмельком и Баглай посадил его на гауптвахту, команда была на стороне командира корабля, вы это хорошо знаете. И комсомольская организация обсудила поступок Соляника, и в стенгазету он попал. И мы с вами не спорили, правильно поступил Баглай или неправильно. А вот сейчас — спорим… И я уверен: пока мы тут с вами беседуем, продолжаются разговоры и на корабле. Неприятные для Баглая разговоры.

Курганов долго молчал.

— Значит, вы считаете, — спросил он, наконец, — что Баглай должен снять взыскание? Иного выхода нет?

— Это еще не все, — поднял глаза Вербенко. — Я посоветовал Баглаю извиниться перед Соляником.

Худощавое лицо Курганова медленно начало бледнеть. Некоторое время он смотрел на своего замполита недоверчивым и ошеломленным взглядом, а потом спросил, сдерживая дрожь в голосе:

— Вы… вы не шутите, Григорий Павлович? Вербенко поправил на носу очки и ответил:

— Это мое мнение, Виктор Васильевич. А для Баглая это лучший выход. Очистит совесть.

— Лучший, говорите? — Серые глаза Курганова потемнели. — По-вашему, лучший?.. Тогда вот что… Вот что… Баглая не трогать!.. Никаких извинений!.. Никакой отмены взыскания. Он — командир корабля, и это его право — карать или миловать! И я вас прошу, товарищ замполит, не вмешиваться…

Он понимал, что так с Вербенко разговаривать нельзя, но не мог подобрать слов, которыми можно было бы определить, во что же именно его замполит не должен вмешиваться…

— Хорошо, — медленно поднимаясь со стула, глухо сказал Вербенко. Он уже направился к дверям, но остановился и с болью в голосе произнес: — Что с вами, Виктор Васильевич? Ведь мы всегда понимали друг друга.

Курганов холодно взглянул на него:

— В части и на кораблях должна быть железная дисциплина. Тут двух мнений быть не может. Пусть Баглай в чем-то и перегнул, но он — за твердую дисциплину. Вот почему я его поддерживаю. Разве это не понятно?

Наконец Юрий Баглай выбрал время сходить к Федору Запорожцу.

Шел он к нему в прекрасном настроении, потому что все у него сложилось наилучшим образом. Перед Соляником он не извинился, но вызвал его к себе в каюту и сказал что отменяет свое взыскание, а это можно было расценивать и как извинение, если уж так хочется Вербенко. Корабль посетил командир части Курганов, побывал на всех боевых постах и в кубриках и остался доволен четкостью службы и образцовой чистотой. Во время разговора командир части намекнул, что вскоре состоятся большие учения и он намерен пойти в море на корабле Баглая… Ну что ж, пусть идет. Если в прошлом походе такой неистовый шторм одолели, то теперь труднее не будет. Взобравшись по высокой крутой каменной лестнице на гору, Юрий еще издалека услыхал голос жены Федора. А когда подошел ближе, то понял, что Марина бранит своего мужа, который принес с моря не ту рыбу, какую ей нужно.

— Ну для чего ты мне эту худоребрую пикшу притащил?.. Вон люди ставриду, скумбрию, кефаль ловят!.. Может, и барабульку или хамсу принесешь? А может, пойдешь с мальчишками бычков ловить на рачка?.. Тебе больше ничего и не осталось! Только матросскую тельняшку носишь, а пользы от тебя — как от этой вот пикши!..