Борис Изюмский - Алые погоны. Книга вторая

В лагерях тишина. Только под грибками стоят часовые да в палатках и на веранде клуба преподаватели занимаются с несколькими воспитанниками, получившими осенние переэкзаменовки, и неутомимый полковник Белов, начальник учебного отдела, заходит к ним посмотреть, как они готовятся.

… Белов появился в училище сравнительно недавно. Это был высокий, с безупречной выправкой полковник, лет сорока пяти, с карими, продолговатого разреза глазами, под слегка набухшими веками и красивым ровным пробором серовато-блестящих волос.

До Белова училищу не везло на «завучей». Был неудержимый прожектер Дубов, вершиной изобретательства которого оказалась «диспетчерская служба выявления двоек»; недолго просидел в своем кабинете, ссутулившись над бумагами, ими отгородившись от живого дела — Ломжин; промелькнул, не задержавшись, крикливый, лихорадивший подчиненных резкостью и нервозным тоном, полковник Зубиков.

Белов приездом своим словно бы положил предел давнему спору командиров рот — Тутукина и Русанова — о мере строгости, о сочетании отзывчивости с требовательностью. Во вновь прибывшем подчиненные увидели необходимый им для подражания пример; ему были присущи именно те качества, которые должны были иметь офицеры военного учебного заведения.

От школьного завуча (а Белов был им когда-то) у него осталось умение подойти к учителю мягко, с уважением к его опыту и положению, дать дельный, ненавязчивый совет; война же, работа в штабе гвардейской армии на фронте, внесли в характер Белова именно ту властность, несгибаемость, которых подчас недостает школьному завучу.

В полковнике сразу почувствовали образованного, воспитанного, волевого офицера, учителя-командира, одновременно — неуклонно-требовательного и деликатного, отзывчивого.

Белов был не просто завучем, а заместителем начальника военного училища по учебным вопросам. Ему приходилось не только направлять движение всего педагогического коллектива, руководить старшими преподавателями, предметными комиссиями, методическим кабинетом, но и беспокоиться о военной подготовке офицеров и суворовцев, о соблюдении распорядка дня и множестве других вопросов учебных и чисто военных.

Этот выдержанный, властный человек умел и разобрать, по косточкам урок физики или географии, и командовать парадом, и замещать генерала. Имея такого помощника, Полуэктов и Зорин могли спокойно заниматься своими делами, уверенные, что учебный процесс находится в надежных руках.

Вечером командир первой роты подполковник Русанов собрал свою роту:

— На рассвете выходим в дальний поход, — кратко сообщил он, — будем действовать как головная походная застава батальона.

Подполковник поставил задачу, назначил день и час возвращения.

Он только успел сказать «разойдись», как начались приготовления.

Лагерь наполнился металлическим скрежетом — это «бойцы» по собственному почину точили голышами и кирпичом саперные лопаты.

Рассвет едва брезжил, когда взводы вышли из лагеря.

За плечами — полная выкладка, в самодельных планшетах, перетянутых красными резинками, топографические карты.

На большом привале задымила походная кухня. К ней, на коне, подъехал генерал. Легко соскочил на землю. Братушкин и Снопков оторопело вытянулись.

— Чем бойцов кормить будете? — деловито спросил Полуэктов.

— Кашей с мясом, раскладка 400 граммов! — в один голос доложили повара.

— Попробуем, попробуем! — промолвил генерал и зачерпнул ложкой из котла.

Савва и Павлик напряженно проследили путь ложки. С облегчением вздохнули, когда Полуэктов сказал:

— Добрая каша!

Ночью конная разведка, возглавляемая капитаном Зинченко, выследила и захватила «неприятельскую» кухню. Трофей — копченую колбасу и кашу — доставили в свой «батальон». Кашу милостиво возвратили «противнику».

Отличился как разведчик Андрей Сурков. Он в селе раздобыл женскую одежду, нарядился в нее, покрыл лицо белилами, какими обычно оберегают деревенские женщины лицо от загара, низко надвинул на лоб косынку и превратился в молоденькую, миловидную колхозницу. Андрей пробрался в хату, где заседал штаб противника, разузнал все его планы и благополучно вернулся в свое подразделение.

Из похода возвращались цепью, по одному, сначала степной, потом узкой горной тропкой. До лагеря оставалось километров восемь.

Жара стояла такая, что воздух казался раскаленным. Мокрая гимнастерка прилипала к; телу, нестерпимо ныло плечо от ремня карабина. Отяжелели скатка, лопата, пустая фляга, подсумок. Пересохло во рту. Пот струился по щекам непрерывными струями. А солнце припекало все сильнее. Не шелохнется листва, одуряюще-однообразный стрекот кузнечиков преследует, как кошмар.

Но вот, наконец, привал у ключа. Подбежать к нему, подставить пересохшие губы и нить, пить! Пашков первым рванулся. Володя предостерегающе крикнул:

— Не пей!.. После будет хуже.

Хотел остановить и Боканов, но раздумал — пусть сами убедятся, что пить нельзя. Геннадий прильнул надолго к воде. За ним поспешно выстраивался ряд жаждущих. Володя, мучая и проверяя себя, сел неподалеку от ключа. Он, не отрываясь, смотрел на пьющих, и думал: «Ну, что стоит, встать сейчас, подойти, нагнуться, набрать в пригоршни чудесной холодной воды… Кому нужно это самоистязание?» Но настойчивый голос требовал:

«Не смей… потеряешь силы… не дойдешь до лагеря…»

Они двинулись дальше. Кто пил — теперь еще более изнывал от жары, истекал потом. Геннадий едва плелся, мысленно проклиная свою невыдержанность, но когда Володя, протянув руку к его карабину, предложил:

— Давай понесу немного, — Пашков оскорбленно отпрянул, подбодрился.

— Выдумал… я сам…

Вдали показались палатки лагеря. Боканов подождал, пока все подтянутся. Выстроил колонной, оглядывая ряды своего взвода, скупо похвалил: «Задание выполнили хорошо. Возвращаемся на три часа раньше срока».

— Запевала, песню! — неожиданно крикнул он задорно. Павлик, Снопков, облизнул пересохшие губы и, вздернув голову, голосисто запел.

Рота, бодро шагая, дружно подхватила припев:

И куда только девалась усталость? Сами собой приподнялись головы, от ног отвалилась тяжесть, легче стало оружие, заискрился в глазах задор. Малыши приветствовали возвращавшихся из похода радостными возгласами. Разошлись по палаткам отдыхать.

Володя снял карабин, флягу с поясного ремня, развернул скатку, разделся и повалился на койку. Благодать! И вдруг подумал: «Ладно… Прошел тридцать километров… Устал… А на сколько еще тебя хватит?»

Сам испугался этой мысли. Покосился на соседнюю койку, там блаженствовал Семен в трусах и майке. Но мысль, возникнув, не давала покоя: «Действительно, интересно, сколько бы я еще мог пройти? А то одни разговорчики о выдержке, о преодолении трудностей…»