Олег Тихомиров - Зеленое окно

Слева на площади, за липовой аллеей, малышня гоняла мяч. Слышались крики, визг, смех.

Молодая женщина провезла мимо нас коляску. Она покачивала ее и что-то напевала…

Не пойму, отчего я вдруг стал ко всему прислушиваться, приглядываться? Словно это меня интересует. Словно это все мое.

А может, и есть мое? Раз я все это слышу и вижу. Будет ли все это завтра там? Где — там?

— Ну, что же, — сказал Петр Сергеевич, — давайте обо всем поговорим.

Вечером я вышел из дому, пересек двор и направился к подъезду, в котором жил дядя Вася.

Я медленно поднимался по лестнице и думал: зачем я иду к нему, что скажу и что он мне скажет?

Разговор с Петром Сергеевичем крепко засел в моей голове. Конец нашей затеи мог быть только плохим. Если б нас поймали, история с дядей Васей опять всплыла бы, но на этот раз все обернулось бы хуже. Как-никак с него начались неприятности для немца. «Я, может, и сам с удовольствием дал бы Кернеру по физиономии, — сказал Петр Сергеевич. — В концлагере насмотрелся на их дела… Но преступник, вышедший на свободу после заключения, уже не считается преступником. Тронуть его никто не имеет права. Его, как и всех, охраняет закон. А кто закон нарушает, несет наказание. Вас бы тоже по головке не погладили. И родителям бы досталось». — «Да мы его пугнуть хотели», — попробовал оправдаться Диман. «Ото такими-то камнями?» — усмехнулся Петр Сергеевич. «Еще небольшие взяли. По совету вашего Витальки», — вставил я. «Витальки?» — переспросил он, и лицо его сразу стало усталым, серым.

Он долго молчал, а потом заговорил о предательстве. Он сказал, что Глеб, сообщив ему о нашем плане, вовсе не стал предателем, потому что лучше нас во всем разобрался и действовал ради того же дяди Васи. К тому же Глеб открыто предупредил, что помешает мам, а вот Виталька… «Виталий, — глухо проговорил Петр Сергеевич, — вел себя как предатель. Захотел посмотреть представление. А я ему раньше вас обо всем рассказал… Как же он?…» Петр Сергеевич сидел хмурый и подавленный. Мне даже жаль стало этого человека с седыми висками, который только что казался таким сильным и грозным.

А потом Петр Сергеевич стал говорить о дяде Васе. По его словам, дядя Вася был человек одаренный, со сложной судьбой. После войны он учился в Москве в художественном училище, но потом тяжело заболел, учебу пришлось бросить. Дядя Вася вернулся в Уярск. Долгое время жил одиноко, потом женился, но через год его жену сбил грузовик. Она пролежала в больнице месяц, но спасти ее не удалось. И дядя Вася опять остался один. Он стал нелюдимым, начал нить. Но в последние годы он как бы очнулся. Поступил на работу в театр, чаще брался за кисть. В театре его ценили. Он был интересным осветителем, много придумывал, изобретал. И пил он теперь меньше. Жизнь как будто налаживалась. И вдруг эта история с немцем. Хорошо еще, что все так кончилось…

Петр Сергеевич посидел с нами еще немного, даже поспорил о футболе, а потом попрощался, ушел.

И вот к вечеру я почувствовал, что мне нужно увидеть дядю Васю. Нужно, и все. Хоть я и не знал зачем.

Я поднялся на четвертый этаж и позвонил.

Долго никто не открывал. «Может, убежать, пока не поздно? Но сегодня дядя Вася дома, сегодня в театре выходной, а потом жди…»

Щелкнул замок, и в двери появился дядя Вася. Рубашка на нем была не застегнута. Лицо мятое, опухшее.

— Вы к кому? — спросил он.

Я понял, что он не узнает меня. Освещение на лестничной площадке было слабое.

— К вам, — сказал я. — Можно?

Он посторонился, и я вошел в коридор. Тут он меня узнал.

— Ты что?

— Так, — проговорил я и посмотрел на стену коридора, где был подвешен за раму чей-то велосипед. «Наверное, соседский», — подумал я.

— Проходи, если «так», — сказал дядя Вася и кивнул на полуоткрытую дверь.

Комната была небольшая, да в ней еще стояли диван, стол с двумя стульями, шкаф и этажерка, набитая книгами. Поэтому в комнате было совсем тесно.

— Садись, я сейчас приду, — сказал дядя Вася и вышел из комнаты.

Куда сесть, я не знал. На столе были остатки ужина — банка с кильками, несколько вареных картофелин, пол-луковицы, почти пустая бутылка водки. Самому сесть за стол было неловко: я же не есть сюда пришел. А на диван тоже не сядешь: на нем валялось сбившееся тонкое одеяло, очевидно, дядя Вася лежал, перед тем как я заявился.

Я перенес стул к окну и сел там. Только теперь я заметил возле шкафа еще одну дверь. Она была приоткрыта, и я лишь мог рассмотреть, что на стене в той комнате висит много картин, а больше ничего не было видно.

Здесь, в комнате, где я находился, тоже висели картины. Но их было всего три. С одной печально смотрела молодая женщина. По выражению ее глаз мне казалось, что она хотела что-то сказать или, вернее, о чем-то попросить. На двух других картинах были городские виды.

Вошел дядя Вася.

— Поставил чайник, — сказал он. — Ты ведь еще водку не пьешь?

— Не пью.

— И правильно. Не пей никогда.

Я покосился в угол комнаты, где выстроились в ряд бутылки. Как футболисты перед фотографом. Стоят, тесно прижавшись. В одной форме. Зелененькой.

— Мне можно, — проговорил дядя Вася, перехватив мой взгляд. — Насчет меня статья особая вышла.

— Почему? — нелепо спросил я. Он пожал плечами:

— Почему?… Не знаю. И верно — почему? — Он придвинул к себе бутылку, повертел ее за горлышко двумя пальцами, отставил. — А ты что там уселся? Иди к столу. Гость называется.

Я подсел к нему.

— Бери кильки, — предложил он. — Вот хлеб, масло.

— Спасибо, я дома наелся.

— Ничего себе. Что ж наелся, если в гости идешь?

— Я не в гости, — проговорил я.

— Не в гости? — Дядя Вася посмотрел на меня. — Тогда выкладывай, в чем дело.

Что выкладывать? Сказать, что я все знаю, что мы хотели сегодня отомстить за него, да вот не вышло, и хорошо, пожалуй, что не вышло? Не нужно, наверное, об этом говорить.

Но я так и начал:

— Мы сегодня хотели камнями этого Кернера… — и замолчал, потому что увидел, как вздрогнул дядя Вася, как быстро он налил в стакан оставшуюся водку и проглотил ее всю в один глоток, даже в горле хрустнуло.

— Не будем про него… — сказал он, встал и ушел в коридор.

Вернулся он с чайником. Поставил передо мной чашку, достал откуда-то две конфетины «Ласточка».

— Больше нет, — сказал он, — ты уж извини. Не ждал. Тебе как, покрепче?

— Покрепче, — кивнул я, хотя дома никогда не пил чай «покрепче».

Он хотел было налить и себе, но подумал, взял стакан и сказал:

— Пойду сполосну.

После чая он повел меня в соседнюю комнату. Она была раза в два или три больше, чем та, в которой мы сидели. А может, она показалась такой, потому что в ней было пусто.

Лишь висели картины на стенах да стоял у окна мольберт.