Николай Федоров - Тучков мост

— Как же я тебе помогу? — спросил я.

— Я уже все придумала. Я как тебя увидела, так сразу и придумала. Тебя мои родители знают и очень хорошо к тебе относятся. Так что идем сейчас ко мне. Они, как тебя увидят, так сразу и успокоятся. А ты скажешь, что у тебя неожиданно был день рождения и ты меня неожиданно пригласил.

— Как это день рождения может быть неожиданно?

— Ну скажешь, там, не собирался, мол, справлять, потом собрался. Да наври что-нибудь. Какая разница. Главное, чтоб я с тобой пришла. Понимаешь?

— А где ты была-то?

— Где, где… Не все ли равно. У подруги задержалась. Ну договорились?

Совсем мне не хотелось идти сейчас к Олиным родителям и врать про какой-то день рождения. Просто бы так посидеть с ней на лавочке, поговорить. Но отказать Оле я не мог.

— Ладно, — сказал я. — Придумаем что-нибудь.

— Тогда пошли? Или, хочешь, посидим пять минуточек? Теперь уже не страшно.

— А что? Можно и посидеть, — сказал я равнодушным голосом. — Я не тороплюсь.

Мы сели на скамейку — я на краешек, Оля посередине. Она зябко поежилась и сказала:

— Только дай мне свою курточку, а то я замерзла ужасно.

— Конечно, возьми, — сказал я, поспешно стягивая с себя куртку и передавая ее Оле.

— Ну накинь. Видишь, я рук не могу оторвать: холодно.

Я встал и, шагнув к Оле, набросил куртку ей на плечи.

— У-у, хорошо! Тепленькая какая. Ну сядь, что ты встал столбом.

Я сел. Теперь уже совсем близко. Вцепившись в край скамейки, я боялся пошевелиться. Мне хотелось сказать Оле и про портрет в музее, и про то, что недавно видел ее во сне — будто она в зоопарке стоит возле белого медведя и кормит его из рук апельсинами. Я еще много всего хотел ей сказать, но слова застряли в горле, и я молчал, как истукан.

Оля поежилась, поплотней завернулась в куртку и сказала:

— Как ты сегодня музей разбомбил — потрясающе! У меня прямо все внутри похолодело. Вообще, знаешь, я страшно люблю такие острые ощущения. Вот чтоб по самому краешку… чтоб дух захватывало! Иногда я себе представляю, что несусь на мотоцикле где-нибудь в горах, а из-под колес камни стреляют и прямо в пропасть!.. Однажды меня мать в универсам послала. Ну положила я в корзину все, что она просила, а потом взяла банку селедки и в карман. Стою в кассе, расплачиваюсь, а у самой сердце так и бухает: ну как кассирша спросит, что у тебя, девочка, в кармане. И жутко, и хорошо.

— Так ты что же, украла? — спросил я.

— Глупый ты какой, — обиженно ответила Оля. — Нужна мне эта селедка! Я когда из универсама вышла, то выбросила ее в урну. Я риск люблю, понимаешь. Когда я рискую, тогда только и живу по-настоящему. А так — скука.

— Оль, — сказал я, — а я сегодня в музее один портрет старинной девушки видел, так на тебя похожа — ну просто очень.

— Не может быть.

— Ну честное слово. Я даже обалдел, когда увидел. Сам не мог поверить.

— Здорово, если не врешь. А какая она, красивая?

— Ну вообще-то да, ничего…

— А кто она? Наверное, царица какая-нибудь? Или княгиня?

— Нет, просто девочка, крестьянка.

— Крестьянка — это хуже. Но все равно приятно. А одета как?

— Да никак.

— То есть как «никак»? Голая, что ли?

— Нет, там, понимаешь, голова только нарисована. В таком полосатом платке.

— Платок-то хоть приличный?

— Платок? Приличный. Яркий такой, нарядный. Да на словах трудно объяснить. Давай лучше как-нибудь сходим, посмотрим. Хочешь?

— Обязательно сходим. Ты меня заинтриговал. Ну все, посидели, теперь пошли.

Оля позвонила в дверь своей квартиры, а сама за мою спину встала и легонько подталкивает:

— Ты вперед, вперед иди. Главное, чтоб они тебя сразу увидели.

На пороге возникли встревоженные лица Олиных родителей. Не успели они и рта раскрыть, как я торопливо затараторил:

— Здрасьте, Сергей Анатольевич, здрасьте, Любовь Васильевна! Вы, пожалуйста, Олю не ругайте, это я во всем виноват. Это из-за меня. Я, понимаете, Олю пригласил к себе в гости, вот мы и задержались. У меня…

— У тебя? — недоверчиво спросил Сергей Анатольевич.

— Ага, у меня. В гостях. Мы, понимаете, такой… э-э-э… арбалет делали. Я прут можжевеловый достал. Зверь, а не прут. Как стальной…

— Правда, папа, как стальной, — подала из-за моего плеча голос Оля. — Вообще у Андрея умелые руки. Он так пилит, так это, крутит… То есть сверлит. Я просто не могла глаз оторвать. Как в кино.

— Ну хорошо, он крутит, а ты-то что делала? — с не меньшим недоверием спросила Любовь Васильевна.

— Как что? Помогала. И потом, знаешь, мамочка, надо было кое-что на машинке швейной прострочить. Андрей на машинке не умеет. А вообще, папочка, у Андрея золотые руки. Он в кружок ходит. Андрей, в какой ты кружок ходишь?

— Да, я хожу… — сказал я, несколько сбившись.

— Вот видите, он ходит.

Почему-то слово «кружок» подействовало на Олиных родителей магическим образом. Лица у них смягчились, подобрели, и они даже заулыбались.

— Кружок — это замечательно, — сказала Любовь Васильевна. — Но, Андрюша, ты же серьезный мальчик. И папа у тебя такой интеллигентный человек. Ты мог нам позвонить. Ведь эта бессовестная девчонка не понимает, что родители волнуются, нервничают. Отец уже собирался в милицию звонить. Сейчас так много всяких хулиганов…

— Да, да, вы абсолютно правы, Любовь Васильевна, — сказал я. — Надо было позвонить. Это я виноват. В следующий раз мы обязательно позвоним.

— Ну хорошо, — сказал Сергей Анатольевич. — Ольга, попрощайся с Андреем и немедленно в кровать.

— Ты к нам, Андрюша, приходи почаще, — сказала Любовь Васильевна. — Мы тебе всегда рады. Не то что некоторым Олечкиным подругам.

Родители ушли в комнату, а Оля выскочила со мной на площадку и прикрыла дверь.

— Ну спасибо, спасибо, Андрюшка. Ты настоящий друг.

Она быстро притянула меня к себе и поцеловала. Наверное, она хотела поцеловать меня в щеку, но я трусливо дернулся, и поцелуй пришелся прямо в глаз. Оля засмеялась и исчезла за дверью.

Не успел я даже еще ни о чем подумать, как дверь снова распахнулась, и в проеме появилось смеющееся Олино лицо. Она поманила меня к себе и шепотом спросила:

— Андрей, а что такое арбалет?

— Мне скучно, — сказала Оля и скомкала рыжий кленовый лист, который вертела в руках. — Послушай, Андрей, у тебя случайно нет яду?

— Цианистого калия? — спросил я.

— Все равно. Лишь бы быстро. И, знаешь, чтобы обязательно рядом рояль стоял. Большой, белый…

— А рояль зачем?

— Ну, чтоб красиво было. Представляешь, я падаю на ковер… нет, на леопардовые шкуры, а рядом рояль. И музыка играет.

— Тяжелый рок.

— Ммм, нет. Рок для этого не подходит. Что-нибудь заунывное. Классика какая-нибудь.

Мы сидели на скамейке неподалеку от школы в маленьком сквере, с трех сторон окруженном желтыми облупленными стенами домов. Было тихо и тепло. Солнце коснулось куполов церкви Святого Владимира, устроив в верхних этажах близлежащих зданий настоящее пекло.