Александр Папченко - Давно не пахло земляникой

— Труп, — брякнул Волька.

— Дурак! Остывший след и легкий аромат ее очаровательных очень дорогих духов. Тогда я понял: я навсегда потерял замечательную возможность подружиться с этим необыкновенным, чудесным человеком! В моей душе образовалась трещина. О-о — о!

— Это еще нужно посмотреть, кто тут чудесный, — отозвался после некоторой паузы Волька. — Чтобы не пришлось потом Инне кусать локти. Да. Чтобы потом Инна не думала, зачем же я, дура, лупила такого замечательного человека подстаканником по голове? Что думала моя башка? Когда хотела морально удавить, как удав…

— Питон, — вставила Инна.

— …как питон кролика. И огорчала этого прекрасного человека своими необузданными выходками.

Стало тихо. Жестяной свет луны застыл на полу тонкой серебряной полоской.

— Меня нужно принимать, как есть, — заметила Инна.

— Хоть принимать, хоть есть… — отозвался Волька, — Как лекарство. С повидлом еще ничего, а так — просто отрава.

— Конечно, рентген лучше.

— Рентген приятнее, — согласился Волька.

Жестяная полоса пересекла пол, протянулась по столу и дальше…

— А я один раз, на спор с Янчиком, в рентгене встал на голову, — почему-то вдруг вспомнил Волька. — Закрыла она меня, я встал на голову и стою. Она говорит: «Не дышите!» А я и так не дышу. Даже если бы хотел, не мог бы. А ее как заело. Наверное, увидела пятки вместо грудной клетки. Короче: не дышите и не дышите, говорит. Если бы я с самого начала не дышал — уже помер бы. Назад я перевернуться не могу. Тоска. Жарко. Ну, думаю, сейчас посинею, вниз головой… Вот. А тетка очнулась, да как закричит: «Вы что мне показываете?!» А я хочу сказать: «Помогите» — и не могу. Так как не дышу. Потом двери открывает, а я на нее ногами вперед выпадаю. Представляешь? Что потом было…

— Там ведь очень тесно, чтобы перевернуться на голову, — засомневалась Инна.

— Именно. Потому и поспорили. А если бы не тесно, зачем бы спорить было?

По коридору кто-то прошагал, топая, как слон. Николаев? Хотя это станция такая…

— Надо же… Кто родился в восьмидесятом, им уже по десять лет…

— Жалко, — пошевелился Волька.

— Чего?

— Ну, что по десять.

— Сколько времени быстро пролетело… Потом еще десять, еще десять… Я умирать боюсь, вот в чем дело. Как представлю, что все на меня уставились, а я лежу… А у меня еще что нибудь оттопырилось в одежде, и я поправить не могу… А все смотрят. Если бы сказать Богу, что это нечестно. Почему все остаются, а я… Потом все пойдут дальше жить, как будто меня никогда и не было. А я?

— Ты не думай, — поежился Волька. — На закате солнце какое было? И вон тетка твоя как хорошо храпит, а это всегда перед классной погодой. Так что не забивай голову…

— Жалко, — вдруг сказала Инна.

— Чего?

— Так. Жалко и все.

С ревом и грохотом пронесся встречный товарняк. Смял тишину, оглушил… Ребята вздрогнули и долго молчали.

— А я не люблю громкую музыку, люблю тихую, чтоб почти… Я люблю прислушиваться к музыке. Тогда красивее, — проговорила Инна.

— А я такой… Я могу и громкую музыку. Только на меня действует, когда кричат в песнях. Ты не смейся… Нервы, знаешь, как раздражает? Когда кричат, так от боли, верно? А если просто… или там от смеха, так не кричат. — Волька улыбнулся.

За окном посветлело. Но это был не рассвет, а небо, отраженное в большой воде. Поезд как раз ехал по берегу чего-то. Волька лежал, смотрел в потолок и улыбался.

— А помнишь, как ты врезала мне по голове? Я думал, лопнула башка!

— Конечно, такой взрыв! Ну, думаю, фейерверком мозги разлетаются по стенкам. А тетка, помнишь? У нее по вертикальной завивке поползло.

— А я думаю, какая-то сдуревшая девочка. Ага. Я даже попятился! Я-то думал, ты целоваться полезешь, а тут — прилетает! Ничего себе, думаю!

— Целоваться?!

— Ну да! Ты же, как снайпер, на меня уставилась, я и подумал, что полезешь.

— Не снайпер! Просто убедительно.

— Вот именно — наповал! — усмехнулся Волька.

— А ты сам хвастался!

— Кто? Я?!

— Ты! Ты! Ка-ра-тэ!

— Я?! — Волька рывком уселся, выражая негодование, и опять лег. — Ой-ой, подумаешь! А сама?! Я сочувствовал еще, что отец бросил ребенка, а она: «Мы с ним влюблены со второго класса!» — передразнил Инну Волька.

— А тебе завидно! — привстала на локте Инна.

— Мне?! — Волька опять вскочил и, выражая на лице еще большее негодование, снова лег.

— Тебе, тебе. А что ты сейчас только мне на улице говорил?! Ага? Передать трудно!

— Я?! — Волька вдруг увидел себя со стороны — как он выкрикивает вопросы, постоянно выражая негодование. И уже шепотом, но так же возмущенно продолжил: — Я тебя по-человечески про червяком спрашивал, а ты?! Меня интересовало, как вы едите живьем. И все! А ты, как Шапокляк на Гену. Подглядывать будете!

— Че-че-че… — на Инну напало заикание. — Червяков?! — просипела она и вытянулась под одеялом, как упавшая на острове Пасхи статуя. — Кто ест?!

— Да вы с тетей, — ехидно заметил Волька. — Она говорит, что в ресторане с белым вином, а ты говоришь, что ножом их шпыняешь и они жалобно пищат. — И Волька облокотившись, уставился на вытянутое лицо Инны.

— Тьфу! Тьфу! Дрянь! Фу! — Инна рывком уселась, тоже выражая на лице негодование, а потом легла. — Кого ножом?! Червяков?! Это устрицы, — шипела Инна. — У меня на червяков воображение! И их не вспоминай! — помахала она пальцем перед Волькиным носом. — Устрицы! Раньше их все ели. Если не веришь, в книжках почитай. А теперь это деликатес такой. Как… как… Ну, я не знаю как что.

— Как сервелат, что ли?

— Хуже! А что пищат, я своими глазами читала!

— Ну, так бы сразу и сказала. А то накинулась, как Шапокляк на Гену, — Волька облегченно вздохнул. — А то я все думаю, как же они этих червяков по тарелкам гоняют вилками? Как лапшу или как? Лапшу ведь и то… А они же еще расползаются в разные стороны. Когда на крючок насаживаешь, другое дело, но и то не пищат.

Не дослушав, Инна вскочила на колени и, заткнув пальцами уши, осталась сидеть с закрытыми глазами, как изваяние.

Внизу проснулась Анастасия Ивановна и поинтересовалась:

— Стучали? — помолчала, прислушиваясь. — Не заперто… — Подождала, перевернулась на другой бок и умиротворенно засопела.

Все это время Инна боролась со своим воображением. Волька уныло разглядывал ее, пока ему это не надоело и он не стал бояться, что Инна свалится в проход. Тогда уж тетка точно проснется. Но Инне стало лучше. Она легла, присмиревшая, и прошептала трагически:

— Теперь полгода будут сниться жаренные червяки. Как они расползаются задумчивые…

Волька сочувственно вздохнул и решил отвлечь Инну от плохих воспоминаний.

— А вообще-то ты правильно сказала… Лицо у тебя красивое.

— Влюбился наконец, — ехидно произнесла Инна, но Волька почему-то не испугался. К этому времени он как-то перестал стесняться и подбирать выражения. Наверное, это было чье-то влияние…