Валентина Мухина-Петринская - Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах

— Ты, наверное, когда была маленькой, всегда говорила: я сама! — засмеялся Валерий.

Мальшет смотрел на молодую девушку, наморщив лоб.

— Тебя увлекают спорт, рекорды? — не понимая, спросил он.

— Пожалуй, было бы замечательно установить мировой рекорд на аэростате, — задумчиво произнесла Марфенька. — Нет, спорт ради спорта меня не интересует.

Мне хотелось бы водить аэростаты ради научных целей. Вот как Яша.

Все вздохнули с облегчением.

— Хорошо! — сказал Мальшет. — Нам как раз нужны пилоты. Отпустить тебя на курсы сейчас не могу: на учете каждый человек. Пусть тебя обучит Яша, а потом съездишь в Москву, сдашь экзамены. Есть?

— Есть! — звонко ответила просиявшая Марфенька. Яша перевел дух и залпом допил сироп.

В комнате, несмотря на раскрытые окна, было душно, и все вышли на воздух.

Вадик и Валерик приставали к Фоме с просьбой показать им приемы бокса. Аяксы решили драться с бывшим чемпионом поочередно. Добродушный Фома согласился, но чересчур увлекся и нокаутировал Вадика. Валерик поспешно бежал, укрывшись за Вассой Кузьминичной. Все хохотали, особенно заливалась Лиза. Христина, не выносившая бокса, пошла одна к морю. Ее окликнул Мальшет. Она смущенно остановилась.

— Почему ты меня стесняешься? — с досадой спросил Мальшет. — Неужели потому, что я директор? Звучит так страшно? Какая чепуха.

Он предложил оробевшей Христине пройтись по берегу. Ему давно хотелось сней поговорить по душам.

— Пойми меня правильно, Христина, — начал он, опустив на этот раз отчество, — я совсем не хочу, как это говорится, залезать человеку в душу… Но ты мой товарищ по работе («Мой товарищ» — эхом отозвалось в душе Христины), и я хочу знать, что у тебя здесь… — Он приостановился — они уже подошли к излучине бухточки — и шутливо дотронулся пальцем до ее выпуклого лба. — О чем ты думаешь, всегда такая молчаливая? Что любишь? Что ненавидишь? Во что веришь?

Христина молчала, наклонив голову. Мальшет ласково взял ее за руку.

— Перестань дичиться. Ты веришь, что я твой друг?

— Вы всем людям друг, — проронила Христина.

— Не всем, положим… Скажи, это правда, что ты… религиозна?

Христина испуганно уставилась на него. «Сказать правду?… А вдруг ее снимут с работы. Нет, за это не снимают».

Она сказала просто:

— Филипп Михайлович, я верю в бога

— Гм! Всегда, с детства?

— Нет. Я потом стала верить, когда прочла Евангелие

— Но почему?

— Уж очень великие слова, такое нельзя придумать!

— Они искренние! Тот, кто их писал, чистосердечно верил И все же он ошибался Это ведь все равно, что вера в Зевса Нелепость!

Увлекшись, Мальшет прочел Христине целую лекцию. Она слушала, радуясь, что он говорит для нее одной. Мальшет понял, что его слова впустую.

— Тебя не убедишь! — Он вдруг с горячностью потряс ее за плечи. — Посмотри вверх. Видишь миры? Рано или поздно ты сама поймешь: нет на небесах никого, кому бы могла молиться, на кого бы могла надеяться. Это придумал слабый, одинокий человек в своем страхе. И это его успокоило. Религия несчастных и обремененных. Я читал Евангелие. Одно время я очень увлекался историей религий. Их множество, начиная с языческих. И все же никаких богов нет. Знаешь, что есть?

— Знаю, Марфенька говорила: закон тяготения есть, электроны и протоны есть! — в отчаянии воскликнула Христина. — Но ведь это страшно, Филипп Михайлович!

— Это прекрасно и величественно!

— Но кто же тогда все это создал?

— А кто бога создал?

— Он был всегда. Он вечный…

— И материя вечна.

— О! Я такая неразвитая, я не умею доказать Я про сто верю всем сердцем

— Учись — и тебе скоро понадобятся доказательства!

— Я с осени буду учиться в восьмом классе, заочно, но я все равно буду верить, сколько бы ни училась.

— Ерунда. Ты сама перестанешь верить, когда пере станешь бояться. Твоя вера — это твой страх. Я уверен, что ты каждую ночь умоляешь отклонить от тебя все беды. За Марфеньку, наверное, просишь. Ведь так?

Филипп пытливо заглянул в ее лицо, приблизившись, так как сумерки сгустились. Губы ее чуть вздрагивали

«В ней что-то есть притягивающее… — неожиданно подумал он. — Я бы не удивился, если бы кто-то полюбил ее, страстно, на всю жизнь. Как-то никто еще не видит… Она очень глубокая натура, как Лиза. Но Лиза вся — свет, утро, а эта бродит во мраке».

— Это пройдет у тебя, — сказал он вслух. — Ты станешь здоровой, сильной, смелой. Интересно будет тогда посмотреть на тебя… А ты… красивая!

— Филипп Михайлович!..

— Тебя, верно, ищет Марфенька… Пошли. Мальшет в молчании проводил Христину до дому и пошел к себе. Христина долго смотрела ему вслед, потом вошла в комнату.

Марфеньки не было. Не зажигая огня, Христина села на подоконник, затаив дыхание. Сердце ее билось усиленно. Он сказал: «А ты… красивая!» Это ей, Христине, сказал Филипп Мальшет: «Ты… красивая!»

В комнате было душно. Молодая женщина снова вышла наружу. Ночь была темной, знойной, безлунной. Прямо над головой сиял Млечный Путь. «Видишь миры?»

Вижу. Я вижу. «Ты… красивая!»

Вышла в роман-газете моя повесть «Альбатрос».

Странно и приятно было держать ее в руках: еще всюду валяются черновики, еще так недавно, кроме меня самого, никто о ней ничего не знал.

Мачеха говорит: «Вот куда государственные денежки летят: Яшка чего-то там набредил, а они печатают».

Отец и то смотрит с каким-то удивлением, особенно когда узнал, сколько я за это получу денег. В поселке столько разговоров об этом! Они тоже не одобряют.

Кажется, один только Афанасий Афанасьевич радуется от всего сердца. Он сказал мне при встрече: «Ничего, парень, нет пророка в своем отечестве. Так повелось исстари, что в родном городе признают самыми последними. Я всегда чувствовал, что у тебя какой-то талант, только не знал какой, ведь ты с учителями не очень-то откровенничал, даже со мной, хотя я был твой классный руководитель и любил тебя».

Это правда, он очень любил меня, а я его — больше всех учителей. Афанасий Афанасьевич сильно постарел, волосы у него вылезли, и он совсем лысый. Дочь его, моя одноклассница Маргошка, вышла замуж. За кого бы вы думали? За Павлушку Рыжова, которого и я, и Афанасий Афанасьевич терпеть не могли. Они живут в городе. Успели получить хорошую квартиру еще до того, как его дядю «областного масштаба» сняли по многочисленным жалобам трудящихся.

В обсерватории целый переполох, на книгу установилась очередь — пришлось выписать целую сотню (в поселке ведь тоже хотели ее прочесть). И дарить всем знакомым с автографом. Голову сломал, придумывая разнообразные пожелания.