Владислав Крапивин - Алые перья стрел

– Катись, Лялька, на двор! – умоляюще сказала мать.

– Не хочу! Там песок. Там колеса бускуют.

– Надо говорить “буксуют”.

– А мне так легче. Это ты говори правильно, раз учительница, а я еще маленькая.

Софья Борисовна ахнула и дернула дочь за ухо. Лялька выдержала. Нахально спросила:

– А если я тебя так? Только ты, пожалуйста, нагнись...

Алексей хохотал на диванчике. Племянница приблизилась к нему, понаблюдала и изрекла:

– Ты глупый, да? Ничего тут смешного нет, а сплошная таргедия. Моя мама самая высокая из всех садиковых мам, а выродила меня самую коротенькую в группе.

В комнате Дмитрия зазвонил телефон. Алексей сгреб Ляльку под мышку и пошел туда.

– Дмитрий Петрович? – осведомился далекий голос. – Могу доложить, что первый обоз с хлебом...

– Нет, это Алексей Петрович. Так что передать ему?

Трубка замолчала, потом громко хмыкнула:

– Гы-ы! Что еще за Алексей Петрович? Ты Димин брат, что ли? Тот самый? Ну с приездом. Это Иван говорит, Иван Григорьевич Мойсенович. Не забыл?

Алексей сказал, что не только не забыл, но и сегодня целых полдня вспоминал его с Пашей. В ответ он услышал настоятельное приглашение пожаловать в воскресенье в колхоз на какие-то “дожинки”. Конечно, с братом и Соней. А за Прасковьей и Варькой он бричку пришлет. Еще Алексея попросили передать секретарю райкома, что первый обоз с зерном нового урожая нагружен и с рассветом отправится на приемный пункт.

– Ольга, ты не знаешь, что такое “дожинки”? – спросил он племянницу.

– Нет, я не знаю, что такое “донжики”, мы в садике еще не проходили. Зато я знаю слово ин-тер-тан. Это такая школа, когда дети не ходят домой спать, потому что далеко живут. Скоро у мамы в школе будет этот самый ин...

Соня сказала, что интернат и правда будет, а “дожинки”– это праздник последнего снопа, когда кончают жатву хлебов. В Красовщине нынче собираются праздновать широко, потому что получили самый высокий урожай в районе. А вообще-то в районе положение сложное: комбайнов в МТС мало, а колхозные жатки старые. Приходится, как и раньше, пускать в ход серпы и косы. Да еще портят людям настроение всякие слухи будто бы о близкой войне. Кто распускает слухи? Мало ли осталось разных подкулачников.

– Ну, это уже называется антисоветская агитация! – возмутился Алексей. – Существует уголовный кодекс!

– Э, Лешенька, не так-то все просто. Чаще это называется – за что купил, за то и продаю. Один слышал от другого, тот от третьего, а третий в костеле. Вот-вот, в костеле! Ксендз, бывает, разразится такой проповедью, что вроде и придраться не к чему, разглагольствует себе о священном писании. Потом на латинские изречения перейдет, и получается еще звонче. А потом слухи... У тебя, кстати, как с латынью?

– Если бона фидэ, то есть чистосердечно, то пока гроссо модо – знаю весьма приблизительно. Только один курс за плечами. “Гаудеамус игитур” [7], конечно, поем.

– Ну-у! – восхищенно протянула Соня – Да ты уже почти Цицерон. Знаешь что: дам я тебе кусочек латинского текста вперемешку с польским. Это отрывок из недавнего выступления ксендза. Переведешь?

– Но я же польский – ни в зуб.

– Польский я сама знаю, ты латынь расшифруй.

– Дай... А для кого ксендз такие проповеди чешет? Кто ее понимает, эту латынь?

Соня объяснила, что “переводчики” находятся. Воскресная проповедь в храме – это, так сказать, парадное выступление римско-католического пастыря, и не важно, что он изъясняется непонятно для слушателей В каждой деревне у него есть помощники – члены костельного совета, которые получают от ксендза копии проповедей на понятном всем языке. Они-то и доводят до сознания верующих истинный смысл речений ксендза. Доводят по вечерам, при закрытых окнах, без “посторонних”. Вроде бы никакого нарушения законов, а наутро у колодцев– шу-шу-шу “Вось завчора пан ксендз говорил...”

– Так, а чего вы прямо не скажете ксендзу: не пыли, не темни, укороти язык, раз живешь на советской земле и с нее кормишься?

Оказалось, что опять же не получается лобовая атака: ксендз получает жалованье из епархии за рубежом. Хотя, конечно, главный (и немалый, ох немалый) его доход составляют “доброхотные даяния” верующих... Так просто ксендза и его помощников не прижмешь, тут людям долго разъяснять надо. Потому Митя и является домой только к ночи. Да и все коммунисты так: переночевал – и снова в деревни, втолковывать людям, где правда, а где провокация. В общем, нелегкая у райкомовцев жизнь, Лешенька...

– У тебя, наверное, тоже.

– Тоже, но веселее: дети есть дети... Хотя – полюбуйся: седеть начинаю в тридцать лет.

Не удержалась Софья Борисовна, рассказала гостю кое-что о своих бедах, после которых хочется ей проклинать эту директорскую должность. Ладно бы только заботы о ремонте, топливе да инвентаре. Двоечники тоже явление не смертельное, потому что временное. А вот как быть со всеобучем? Каждый апрель, едва пробьется первая травка, на уроках в четвертых – седьмых классах нет половины учеников. Оказывается, коров пасут. Вызывают мать. Является в учительскую и... на портрет Крупской: “Слава пречистой Деве Марии... А кто же скотинку попасет, как не моя Катерина, если деревенский пастух в колхоз подался. Не уйдет ученье-то. Ну дык што, што екзамен. В осень сдаст”.

Вызывают отца, и тот крестится уже на портрет Макаренко: “Слава Исусу... О, господи, что это у вас Спаситель в окулярах? Ах, не он? Эге: вот этот, значит”. Кладется поклон перед Ушинским. А потом – осточертевший рефрен:

– Не-е, не-е, и не говорите, товарищ директорша, не пущу зараз Ванечку в школу. Закон нарушаю? Какое же нарушение, если парень целую зиму ходил к вам. Штраф? А нехай – мусить, дешевле обойдется, чем корову загубить без зеленого корма.

В конце концов райком помог: обязал председателя колхоза выделить общее пастбище для частного скота и двух пастухов, но трудодни им начислять за счет владельцев буренок. Опять нет согласия: “Дорого! Пастуху, который был от обчества, поставишь шклянку первачу, он и не заикается о чем другом, а тут – кровные трудодни. Ванька мой обходится куда дешевле – сунешь кавалак хлеба да яйцо – и вся зарплата, а самогонку он по малолетству еще не пьет”.

– Вот так-то, Леша... – вздохнула Соня. – Но почему ты меня не обругаешь, что пичкаю гостя всякими печалями? Больно тебе интересно... Погоди, с минуты на минуту принесут свежее молоко, будем ужинать. Не дождаться, наверное, Митю...

Молоко принес конопатый Юзик. Парнишка был причесан, в свежей ковбойке и вообще настолько степенен, что Алексей не узнал сначала пацана, который ругался утром с Варькой.

– Вечер добрый, Софья Борисовна. Здравствуй, Ляля. Держи ящерицу, только пересади ее в другую стеклянную банку, побольше, и мух туда напусти.