Владислав Крапивин - Алые перья стрел

– Кстати, в какой они упаковке?

– В надежной. Я так подумал: раз студент едет из города, так займется в деревне модным для ихнего брата делом: иконки будет искать. Ну и выпросил у ксендза такой плоский ящичек с серебряными вензелями и в него сверху положил икону, будто в футляр, а уж внизу под фанерой все прочее...

– Неплохо придумано, – одобрил Шпилевский. – Такой камуфляж мне и в Гродно пригодится в случае чего. Ты меня встретишь завтра утром на дороге к разъезду и отдашь эту церковную утварь. Саквояж для нее найдется?

– Разве что этот... Зачем вам в Гродно-то?

– А вот это, старик, не твоего ума дело. Ты, как завтра мне коробку передашь, плыви сразу в Красовщину и жди там. В каком бы обличье меня ни увидел, я тебе незнакомый, а ты мне – глухонемой. Ну, давай саквояж.

Шпилевский уложил в него полувоенный костюм, сапоги, запасную пару белья. Вынул из желтой сумки яйца и аккуратно упаковал туда же.

– У вас и эта сумка хоть куда, – заметил Дударь.

– Как раз никуда, потому что уже меченая. Спрячь ее подальше и рассказывай, как идти к тете Лёде.

В учреждениях был обеденный перерыв. Казимир Шпилевский, легкомысленно посвистывая, пересек площадь, прочитал вывески на зданиях райкома, а также райотделов МГБ и МВД, полюбовался фасадом новенького Дома культуры и спросил у девочки с кошкой на руках, где переулок Гастелло, в котором живет учительница Могилевская.

– Леокадия Болеславовна? А я вам покажу ее дом, это близко.

Леокадия заметила гостя еще в окно, но дверь открывать не спешила, ожидая условленного стука. И он прозвучал: тук, тук-тук-тук.

По протоколу встречи им полагалось громко, в расчете на соседей, изображать радость свидания любящих родственников, причем слова “Дай я расцелую тебя в розовые щечки, племянник!” входили в пароль. Но церемониал подпортила нетактичная девчонка с кошкой. Она вперед Казимира проскочила в прихожую и затараторила:

– Здравствуйте, Леокадия Болеславовна, вас этот дядечка спрашивает, а я за книжкой к вам, вы обещали, и я чуток посижу у вас, картинки погляжу, а то на улице жарко, и кошка царапается...

В такой обстановке бурно выражать свои чувства было как-то не к месту, и встреча произошла суховато, хотя с произнесением всех предусмотренных инструкцией выражений.

Кроме того, Леокадия сама не понимала, что с ней происходит. Известие отца о прибытии агента “оттуда” через пять с лишним лет она восприняла без всякого энтузиазма. Она просто устала от ожидания и гнетущего чувства раздвоенности. Образ жизни, который она годами вела в силу обстоятельств, исподволь подчинил ее себе. Эта жизнь становилась не декорацией, а реальностью.

Учитывали далекие “шефы” на Западе такую возможность? Видимо, нет. У них для попавших в тенета вербовки всегда наготове было пугало: угроза разоблачения. Собственно, с этого и начиналась подготовка агента. Ему внушали, что малейший шаг назад – и его постигнет кара беспощадного советского правосудия.

Но все чаще Леокадия задумывалась: а какой, собственно, реальный вред она принесла стране, где живет, чтобы та покарала ее высшей мерой? Да, была переводчицей у оккупантов. Но своих рук в крови она не замарала. Да, была завербована иностранной разведкой. По глупости. Точнее, из-за жадности. Из-за стремления возвратить для себя тот образ жизни, который был усвоен с детства стараниями отца.

Однако никакого практического зла она пока никому не причинила. Живет, как все окружающие ее люди: соседи, знакомые, коллеги по школе. Даже в самодеятельности участвует, и не без удовольствия. Выполняет разные общественные поручения. Добросовестно учит ребят. Правда, ее считают замкнутой, излишне педантичной и придирчивой. Но эти черты помимо воли вошли в ее характер, и опять-таки из-за проклятой раздвоенности жизни.

О нет, она не стала сторонницей нынешнего строя. Слишком сильно бродила старая закваска. Она заставляла ее во всем происходившем видеть в первую очередь негативное. Тем более что всяких недостатков было действительно немало. Но вот одно поразительное обстоятельство, которому Леокадия и сама удивлялась все чаще. В первое время любой промах местных властей рождал в ней злорадство: так вам и надо! А потом все чаще стал вызывать досаду: неужели не сообразили сделать лучше?!

Когда она ловила себя на таких мыслях, то пугалась, терялась, злилась, и все оканчивалось жестоким приступом тоски. Она искала тогда встречи с отцом Иеронимом: его обволакивающие софизмы и почти циничное умение сгладить все острые мысли в мятущемся сознании успокаивали ее, как смесь брома с валерьянкой.

До недавних пор. Но в последние год-два и здесь что-то надломилось. Раздражать стала Леокадию ограниченность ее давнишнего приятеля. Она-то, в силу самих условий учительского бытия, постоянно следила за современной духовной жизнью. А он словно окостенел. Если Юлиуш Словацкий, то только его мистика, если музыка, то лишь Бах и Вагнер, если живопись, всего только фрески ватиканских храмов. А все остальное– от лукавого. С ним становилось скучно. И он перестал быть очагом душевного отдохновения в ее унылой жизни. А недавно он и совсем сбил ее с толку своим откровенным заявлением: “Наверное, один дьявол знает, следует ли до конца делать ставку на этих янки и томми с их атомными игрушками. Упадет такой дар небесный – и аминь всему на двадцать верст кругом, без различия, где истинный слуга святого престола и приверженец демократии, а где нечестивец. Вы над этим не задумывались?”

Правда, сказано это было после третьего фужера черносмородинной, однако сама Леокадия без всякой наливки давно размышляла о подобных вещах.

...Ее счастье, что Шпилевский ничего не знал о душевном смятении своей “тетушки”. Собственно, ему и ни к чему это было. Гостя интересовали более конкретные вещи. Что знает пани Леокадия о здешней милиции, ее численности, распорядке службы. Аналогично – об оперативных работниках госбезопасности и МВД. Существует ли охрана у руководителей района во время их поездок. Бывала ли она на районных праздниках, вечерах и так далее. Как они охраняются. Кто из интересующего его круга людей особенно дружит со спиртным. Существуют ли материальные затруднения у кого-либо из руководящих работников.

Услышав неопределенные ответы Леокадии, собеседник хмуро сказал:

– За столько лет могли бы узнать больше.

– Больше знает, вероятно, наш соратник Дударь. Он везде бывает, за всем наблюдает. И вообще, мужчина...

– Дударь – всего лишь старый обух, которым его хозяева просто заколачивают клинья, – рассердился Шпилевский. – Эта замшелая колода не могла меня даже встретить...

Как-то случилось, что его не проинформировали о родственных связях “глухонемого” и учительницы. Леокадия это поняла, но все равно оскорбилась. Однако ответила сдержанно: