Владислав Крапивин - Алые перья стрел

Поправлять-то поправлял, но в то же время из-под руки наблюдал за Казимиром. Едва Казимир повернулся к нему, человек принялся энергично орудовать своим инструментом. Шпилевский присел и стал подтягивать голенище сапога, низко опустив голову. И снова ощутил настойчивый взгляд.

Хуже всего, что он уже где-то видел этого человека – загорелого, плотного, с крупной головой, крепко посаженной на массивные плечи, в ковбойке и тяжелой солдатской обуви. Когда? Не позднее чем вчера, иначе бы могли забыться детали – например, бахрома вытертого воротника.

Но где?

Думай, Голл, думай, недаром тебя специально учили любую увиденную мелочь привязывать к окружающей обстановке.

Стоп! Этого здоровяка с широкой небритой физиономией он видел на другой стороне улицы Гастелло из окна своей “тетушки”. Тот вышел из машины и сразу скрылся за калиткой маленького домика. А вот и тогдашняя обстановка: в машине-то за рулем сидел некто в погонах. Фью-ю! Выходит, этого тюфяка с граблями доставляют на обед в персональном автомобиле. Гарнизона в райцентре нет, значит, погоны водителя, а следовательно, и легковушка принадлежат либо МВД, либо МГБ.

Вот это ты влип, Голл – Шпилевский!

Самоуверенность и легкое настроение ветром сдуло. Четкими и прозрачными стали мысли. Значит, засекли. В чем была его ошибка? Ладно, об этом потом – сейчас главное – проверить и уточнить размер опасности и, если есть еще возможность, оторваться. Вперед, Казимир, и... не оглядывайся.

Но он и не оглядываясь проверенным шестым чувством знал, что кирзовые сапоги двинулись за ним. Все решится у поворота: если тот тоже свернет на Красовщину, значит, точно – преследует его. И тогда...

Оттащить тело преследователя в заросли и завалить хворостом Шпилевский не успел. Сзади послышался шорох велосипедных шин. Казимир метнулся в чащу...

Он вышел к железнодорожному полотну на участке подъема. Дождался замедляющего здесь ход товарняка, вскочил на тормозную площадку и с полчаса отдыхал на ветру. Он представлял себе, что дорога на Красовщину и рельсы шли не параллельно, а расходились под углом градусов в тридцать. Значит, сейчас он находился от той дороги примерно в десяти километрах. Пора сходить: здесь его пока не найдут, а слишком удаляться тоже нельзя: при всех условиях завтра надо быть в Красовщине.

Он спрыгнул с площадки – и опять незадача: подвернулась нога в сапоге с этой проклятой толстой подошвой. Растяжение сухожилий в лодыжке, но могло быть и хуже. Он с ужасом представил себе, что было бы с ним при переломе кости. Один, в неизвестной глухомани, без продуктов, исключая бутылку сорокаградусной “Беловежской”. А также ампулы с цианистым калием. Вспомнив об этом, Казимир раскрыл чемодан, вынул саквояж, на ощупь отыскал там рубашку, с предельной осторожностью выпорол крохотный стеклянный сосудик и затолкал его в кармашек за подворотничок кителя. И сразу почувствовал себя увереннее: живым не возьмут. Конечно, окружи его сейчас чекисты, он стал бы до конца отстреливаться из двух пистолетов – обычного “вальтера” и бесшумного “кольта”, но в горячке легко забыть о последнем патроне для себя.

Когда искал рубашку, пальцы наткнулись на обернутые в носовые платки яйца. На минуту им овладела бессильная ярость: если бы и пошел сейчас в эфир импульс, на станции радионаблюдения его расшифруют как сигнал полного благополучия. А вот сигналы бедствия вовсе не предусмотрены инструкцией. Выпутывайся только сам. Единственная помощь – ампула!

Усилием воли он отогнал тяжелые мысли, попробовал встать и крикнул от боли. По другую сторону насыпи раздался медвежий рев Этого Казимир уже не выдержал– все против него, даже лес! Неужели эти проклятые косолапые здесь попадаются на каждом шагу?!

...Он пришел в себя метров за двести, когда завяз в болоте и понял, что дальше ползти нельзя – утонешь в трясине. Или повлияла нервная встряска, или помогла холодная болотная вода, залившаяся в сапоги, но на этот раз он встал почти без боли. Встал и осмотрелся при свете мелькавшей в облаках луны. За болотом, которое оказалось не очень большим, темнели какие-то бугры. Дома или стога?

Если это хутор, то почему не лают собаки? А если сено, то почему оттуда несется отчетливый запах холодного дыма и чего-то съедобного? Казимир и сам не знал, что бы его сейчас больше устроило: у него все болело, он смертельно устал, был голоден и хотел спать. Он подумал, что, если впереди ждет еще какая-нибудь беда, он раздавит ампулу. Он был смел, но не стоек, силен, но не вынослив. Он пошел к темневшим буграм.

Все-таки это были стога, а дымом пахло от погасшего костра, в котором мальчишки пекли картошку. Их было четверо. Сейчас они уснули после еды и разговоров. Собачонка, одна расслышавшая в ночи рев медведя, удрала со страху ночевать в деревню.

Шпилевский не таясь подошел к чуть светившимся под пеплом остаткам костра и плюхнулся на землю. Ближний к нему мальчишка приподнял голову и снова опустил ее на свернутый ватник. Опять приподнял и только после этого хрипло спросил:

– Ты кто?

– Я шпион, – серьезно сказал Казимир. Мальчишка засмеялся:

– Ладно тебе... Из МТС, да? А куда ночью идешь? В Козляны?

Казимир не слыхал ни о каких Козлянах и потому не ответил, а спросил сам.

– Картошку всю слопали или найдется пара штук?

– Поищи сам в золе, должна остаться. Тоже мне шпион – на бульбу льстится. Они шоколад едят, если не знаешь...

Шпилевский извлек три еще теплых обгорелых клубня, обтер их сеном, подумал и достал водку. Хотелось побыстрее и безмятежно уснуть. Кажется, здесь наиболее спокойное место для отдыха. Он сделал семь полновесных глотков – это число у него было любимым – и... сонливость начисто пропала. Он вновь ощутил прилив сил. Понимал, что это ненадолго, но пока все тело охватила бодрость. И даже появилась говорливость.

– Коней пасете? – спросил он для продолжения беседы.

– Кобыл, – поправил паренек. – За конями сейчас взрослые пастухи ухаживают. К празднику готовят. Мусить, слыхали, у нас в воскресенье будет бо-о-льшой праздник. Двадцать троек готовят для катания.

– Слыхал, – уже более сосредоточенно сказал Шпилевский. И наугад добавил: – в МТС тоже готовятся, комбайны чистят. Значит, вы тут из “Партизанской славы”?

– Ну да, самая дальняя бригада...

– А кого будут катать на тройках?

– Ясно, гостей. Ну и ударников своих. У меня мать лучшая свинарка, премию получит, потом в бричке с цветами покатит. – Парнишка усмехнулся. – А сама боится шибко ездить, так все ходит в кузню глядеть, хорошо ли дядька Костя эту бричку ставит на колеса. Я ходил с ней, так она ему говорит: “Первачу тебе принесу, если карета не опрокинется”. А как раз и опрокинется, потому что он и без того пьяный колеса шинует...