Сергей Иванов - Ольга Яковлева

Ах, как всё закружилось дальше, закружилось, поплыло в медленном водовороте печальных событий.

Из милиции она пошла куда-то — как говорится, куда глаза глядят. Просто шла и шла — ноги переставляла. А куда было идти? В школу? Но такими вдруг малышовскими, неважными показались ей школьные заботы: арифметика, русский, чтение… И домой не могла она идти: сразу надо было бы объяснять, почему не в школе, да почему лицо такое, да что случилось… Но это невозможно было объяснять. Об этом язык не поворачивается, об этом душа не поднимается говорить. Даже маме!

И вдруг она поняла: стоит ей туда вернуться — туда! — где говорят, суетятся, плачут, где звонят об этом по телефону, стоит ей вернуться, старик ботаники и правда умрёт. А здесь, среди чужих и незнакомых, он был жив.

Ольга как-то даже немного успокоилась. Нащупала в кармане, выудила со дна две монетки по три копейки. У какого-то метро купила себе пирожок с капустой.

Двери метро всё время размахивали руками, словно ссорились. Из них — вместе с чёрным паром и сами как чёрный пар — выходили люди… Ольга жевала пирожок и думала о Генке, о Борисе Платоныче. Вернее, вспоминала разные их разговоры, вспоминала, как они в лес поехали.

Вспоминала, как Огоньков убегал… Сколько дней с тех пор прошло? Какая-то неделя. В журнале против её имени едва ли прибавилось две-три новых отметки. А кажется, давно-давно!..

И ещё она чувствовала у себя в голове какую-то словно бы перегородку — такую тоненькую, как из папиросной бумаги. По эту сторону можно было думать про что хочешь. А на той стороне были мысли, из-за которых она домой не шла. Ольге всё время казалось, что она сейчас заденет эту перегородку, надавит на неё и порвёт.

Она всё шла и шла куда-то. Не торопясь, но в то же время к какой-то цели. Шла вроде бы знакомыми улицами. Но не приглядывалась. Как бы не интересовалась. Много раз над нею проплывали округлые физиономии висячих городских часов. Они подмаргивали ей о чём-то своими электрическими стрелками. Но сколько времени, Ольга не знала.

Вдруг она заметила, что пришла к педагогическому институту. Сюда они с Галинкой ходили в разгар осенних деньков. Сейчас во дворе перед институтом было пусто, словно здесь больше не учились. Или, может, она в такое время попала… А в глухом сквере, где они делали секретики, тоже всё переменилось. Ольга не могла найти их места: всё снегом было засыпано.

Между прочим, они последний раз так свои секретики и не проверили…

И тут машина загудела: ва-а-ам, вам-вам… И кто-то закричал очень-очень знакомым голосом: «Оля! Оля!» По снегу, прямо по белому одеялу, что лежало на газоне, к ней бежал лётчик. Он был в чёрных остроносых туфлях. И с каждым шагом, наверное, зачерпывал всё больше и больше снегу. И Ольга тогда побежала ему навстречу. Лётчик поймал её на бегу и поднял — так легко, будто Ольга совсем невесома. И сказал:

— Девочка ты моя дорогая! Где ты скитаешься?

А Ольга заплакала и уткнулась в его гладкую мужскую щёку.

Они влезли в такси, рядом с шофёром сидела Галинка. Она только улыбнулась Ольге и ничего не сказала. Вид у неё был ужасно важный. Оказывается, после урока Наталья Викторовна позвонила маме, что Ольга исчезла. Конечно, каша заварилась! Где искать её — неизвестно. А Леокадия Яковлевна… Лётчик сказал Лёлино имя и осёкся: выходило, он тоже всё знает, но просто не говорит — для Ольги… А Леокадия Яковлевна вспомнила про Галинку: Ольга же ей рассказывала. Лётчик побежал к Галинке — думал, Ольга там. А её нет!.. И тогда Галинка додумалась, что Ольга, может, пошла в путешествие. Они в одно путешествие поехали — нету, в другое — нету. А время идёт… Времени, оказывается, сейчас уже три часа! «Ой, — испугалась Ольга, — я же целый день на улице пробыла!» И тут почувствовала, что вся закоченела. А лётчик всё рассказывал: как они приехали наконец сюда, оглянулись и — пожалуйста! Гуляет по скверу козлиная шубка.

В такси, около лётчика было тепло. И Ольга задремала. Но вдруг дверца распахнулась. Хлынул холодный воздух. Ольга очнулась и опять до боли ясно вспомнила, что старик ботаники умер!..

В квартире у них было непривычно накурено. В кухне сидела Лёля Познанская с папиросой в руке и мама.

— Господи, нашлась, — тихо сказала мама и заплакала.

И Ольга заплакала.

А Лёля Познанская говорила:

— Ну теперь-то всё будет хорошо!..

Однако на этом день не кончился. Они все пошли в квартиру Огоньковых. Похороны — хлопотное дело, так Лёля сказала. На похоронах всем работы хватит.

Везде разрешалось ходить в этой большой и пустой квартире. Только в кабинет Бориса Платоныча двери были прикрыты. И здесь, перед этими дверьми, они поговорили с Лелей про тот список. Оказывается, кто-то что-то перепутал, не дописал. Просто чистая случайность. А список ему нужен был. Потому что он знал: сил мало. А должен был ещё повидать некоторых людей и сказать кое-что важное, на прощание. И друзьям его не хотелось, чтобы толпился здесь разный случайный народ… Так говорила Лёля. И было странно, что Лёля всё время называет Бориса Платоныча ОН.

— А это он просил, чтоб я отдала тебе, — сказала Лёля и взяла с книжной полки из-за стекла маленькую тёмно-синюю коробочку. И открыла её. На чёрном бархате лежало тоненькое колечко. В середине сочился огнём прозрачный камешек. Был он очень мал, но лучи от него разбегались остро и весело. Лёля взяла её правую руку, примерила кольцо — велико.

— Ну пусть полежит пока, — сказала Лёля. — Не потеряй!..

Ольга молча взяла драгоценную коробочку. Спасибо сказать было некому…

И тут она поняла, как глупо и как бессовестно было ей обижаться. Но теперь — что поправишь?

Рада бы кинуться со всех ног в тот несчастный день, чтобы всё сделать и сказать по-другому. Да невозможно!.. Рада бы заплакать, рада бы сквозь слёзы просить у него прощения. Да он уже сам её простил!

…Всё на свете можно переделать и поправить — так мы думаем, пока живём удачно и весело. Но ошибёшься раз, другой — так вот, как Ольга ошиблась, — и поймёшь: ничего нельзя в жизни переделывать. На каждый шаг предоставляется тебе одна попытка.

Ей дали кошелёк и сумку — послали за продуктами. Завтра, после похорон, будут поминки. Ольга шла покупать сыр, колбасу и всё другое.

Потом, когда вернулась, они втроём — мама, Лёля и она — попили наскоро чаю в кухне. Мама сделала всем по два бутерброда, отрезая куски от поминочной колбасы, и от поминочного сыра, и от поминочного масла. И вкус у всего этого будто был какой-то особый. Но, конечно, на самом деле обычный вкус.

Вдруг мама отложила бутерброд, руками всплеснула: