Анвер Бикчентаев - Дочь посла

На лестнице вспыхнул свет электрического фонаря. Впереди вышагивает папа, его шаги редкие, грузные. Потом идет Мамед-агай, и шествие замыкает мой брат.

Только бы не заметили меня. Я плотно забиваюсь в самый угол, куда не попадает свет фонаря.

Мне нельзя отставать от них. Никак нельзя. Я быстренько пристраиваюсь сзади. Иду следом за Мусой.

Идем четверо, как ночные призраки. Конечно, молчим. Тем более я — дышать и то боязно.

Мне вдруг почудилось, что когда-то, сама не помню когда, я уже читала или слышала эту сказку о четырех призраках, уходящих в ночь.

Мы благополучно миновали лесок. Когда вдали показались еле заметные огни вышки, папа неожиданно остановился, чтобы перевести дух. И тут-то его фонарь обнаружил меня.

— Кто тут четвертый? А ну-ка, вперед! — скомандовал он.

Ни живая ни мертвая, я сделала три шага вперед.

— Ты откуда появилась?

— С вами иду на буровую…

— Послушайте-ка ее, что она говорит! — рассердился папа. — Ты подумала, что нам некогда с тобой возиться? У нас каждая секунда на счету…

— Подумала, — ответила я. — Чем я хуже Мусы? Я тебе дочь или нет? И кроме того, я вам ничуть не помешаю, честное слово.

Ему оставалось только махнуть на меня рукой, что он и сделал. И снова замелькали четыре тени, которые одна за другой рассекали шуршащую воду своими резиновыми сапогами.

Я навсегда запомнила эту ночь.

Все происходило как в сказке: и ночь казалась необыкновенной, и земля, и небо. Казалось, не буровая вышка, а знаменитый Кутуб-минар стоял перед нами. А ветхая будочка, куда меня поместил рассерженный отец, вдруг превратилась в капитанский мостик. Отсюда при свете лампочек просматривалась необыкновенная палуба корабля, терпящего бедствие.

Из ближайшей деревни прибежали рабочие, поднятые по тревоге. Они, эти великаны, под командой моего отца, капитана, и другого капитана, дяди Мухури, который прибежал, несмотря на болезнь, пытались заделать дамбу, через которую хлынула вода из канала.

Потоки казались фиолетовыми. И люди были фиолетовыми.

Множество людей, а я видела не всех их, подымали и опускали тяжелые лопаты, распевая не то песню, не то молитву.

Муссон, этот беспощадный дьявол, смеялся над теми, кто хотел противостоять ему. Он смывал мешки и корзины, которыми в меру своего могущества великаны закрывали брешь в дамбе.

И казалось, не будет конца этой битве!

Но вот загудела, яростно взвыла земля. Глухие таинственные звуки мощных насосов разбудили ночь.

Великаны запели еще дружнее, и этот ритм, ласковый и нежный, начал убаюкивать меня, и я потеряла ту границу, которая отделяет часы бодрствования от часов сна…

— Это был сон? — спросила я, когда песня перестала бороться с муссоном.

— Нет, моя дочь, это была настоящая битва! — ответил папа.

Я широко раскрыла глаза, взглянула вокруг себя глазами моего папы — и увидела чудесный мир.

Снова замелькали трудные дни; судьбой нефтяной вышки жили мы все: индийские и советские нефтяники.

Ливни мешали бурить. Я чувствовала, что не все ладилось у моего папы. Какая-то глубокая тревога затаилась в нашем дворце.

В такое время мы с братом снова возвращались к думам о сказочных месторождениях. Муссон, однако, удерживал нас на месте.

Как-то я невинным голосом спросила у дяди Мамеда:

— Наверное, в Индии тоже найдется немало оврагов и ущелий, в которых можно обнаружить признаки нефти?

— Конечно! — воскликнул он. — Нефть всегда стремится выбраться наверх, уж такова ее доля. Однако такие овраги и ущелья можно встретить, наверное, только в малодоступных местах, иначе мы знали бы о них.

— Например, где?

— Например, в Гималаях, под снегом, или в джунглях…

Это нам и надо было!

Мы еще больше уверовали в успех нашего дела. Только не решались двинуться в джунгли, нам нужен был союзник-индиец.

Не сговариваясь, мы оба произнесли одно и то же имя: Лал!

— Пойдет ли он с нами, вот вопрос? — задумчиво проговорил Муса.

— Это я беру на себя, — был ответ.

Так обычно говорит мой папа, когда они, буровики, остаются после ужина в общей столовой и начинают распределять обязанности на завтра: кому что делать.

«Если мы единогласно остановились на кандидатуре Лала, то перед тем как выйти в дорогу, пожалуй, с ним необходимо больше подружиться, — решила я. — А для этого остается один-единственный выход — пригласить его на свидание».

Я не представляю себе, что произойдет, когда мы встретимся с Лалом, ведь до сих пор я ни разу еще не назначала свидания! Однако меня это меньше всего волнует. По-моему, когда назначаешь свидание, самое важное — не что будет, а как нарядиться.

Это я знаю доподлинно, так как не раз подглядывала за старшими девочками с нашего двора, которые любили ходить по свиданиям.

Все-таки трудно решиться самой пригласить Лала! Почему так заведено, что только мальчики назначают свидания? А если тебя никто не вспомнит? Значит, так ни разу и не побудешь на свидании! Такие порядки мне не особенно нравятся.

И вот я пишу записку Лалу, приглашая его сегодня вечером, если только ливень чуточку ослабнет, подойти к новому колодцу и дождаться меня. Потом, запыхавшись, догоняю дядю Мухури и сую записку ему в руку, а потом, потом… убегаю от него, как дура… Щеки горят, сердце гулко бьется, сама не знаю отчего. Неужели от стыда?

Ближе к вечеру я стала сама не своя; как назло, мама никак не уходила из своей комнаты. Наконец, дождавшись, когда она ушла на кухню помогать дяде Тандону, я торопливо начала красить ресницы. Дело это сложное, конечно, без опыта. Я здорово перепачкалась, но это ничего; с губами обычно ни у кого возни не бывает, мазать губы каждый может.

Целую минуту раздумывала: поставить точку на лбу или нет? Все-таки не решилась. Ведь я еще не знаю всех индийских обычаев.

Идти на свидание в своих чулках тоже не положено. Наши уфимские девчонки в подобных случаях всегда натягивали мамины чулки. У меня не оставалось другого выхода, я тоже взяла мамины серые капроновые, которые она очень берегла и надевала, только если шла в гости.

В чулках я чуть не утонула. Выручила бечевка, которой я крепко-накрепко завязала чулки. Но я тут же их сняла, потому что они сразу прилипли к ногам.

Взглянув в зеркало, я осталась собой довольна. Пора уходить. Однако в самую последнюю минуту вспомнила наших девчонок: они всегда грубили мамам, перед тем как уйти, и с силой захлопывали двери. Наверное, так положено.

Но я не могла нагрубить маме, потому что, во-первых, не умею, во-вторых, мое свидание тайное.

Дверь я открыла бесшумно. По лестнице шла на носках, таясь при каждом шорохе. Двор перебежала как угорелая. Если бы я с самого начала представляла себе, каких трудов стоит так называемое свидание, ни за что бы не стала его назначать.