Анвер Бикчентаев - Дочь посла

Муса проявил поразительную деловитость. Он, оказывается, успел составить большой список всего, что нам надлежит захватить. Поэтому-то, как поется в известной песне, «были сборы не долги». На каждого пришлось по одному рюкзаку и по одному узлу. Продуктов захватили ровно на неделю, а там видно будет.

С деньгами тоже более или менее обошлось. Мы ведь всю весну откладывали деньги, те, что мама давала нам на школьные завтраки. Накопилось порядочно. Обидно только, что Муса не разрешил взять ни одной книги.

— Брось! — коротко приказал он, выкидывая из моего рюкзака любимые книги.

В самую последнюю минуту каждый из нас написал прощальную записку: я — за столом, Муса — на подоконнике. О чем писал брат, мне неизвестно. Сама же я написала всего три строчки — прощальные письма должны быть короткими: «Я не смогла отпустить его одного. А он сказал, что не может жить в доме, где его обманывали. Мы не пропадем. Твоя дочь Шаура».

Сложила записку пополам, вдобавок еще расписалась, подпись поставила с хвостиком, как это делает папа.

Мой папа перед любой длительной поездкой заставлял всех нас одну минуту посидеть молча. Видно, так уж принято.

С Мусой вдвоем мы тоже это проделали. Но в тот миг, когда мы опустились на стулья, прощаясь с домом, у меня так заныло сердце, что и сказать нельзя! Почему бы вдруг не прийти маме!

Муса первым перешагнул порог. Я никак не могла попасть ключом в замочную скважину, в глазах рябило. Наконец мне удалось запереть дверь, а ключ я спрятала в щелочку, в условленном месте.

В это время двор обычно бывает пуст. Работающие ушли на заводы и в конторы, домохозяйкам на базар еще рано. Да тут еще начал моросить мелкий противный дождь. Мы спокойно, никем не замеченные, вышли на улицу.

И тут-то возле ворот, случилось то, на что я тайно надеялась. Навстречу нам попался почтальон — Ибрагим-агай. Он не меньше моего обрадовался встрече.

— Теперь мне незачем подниматься на второй этаж, — подмигнув, проговорил он. — Вручаю письмо от папы. Держите!

Ибрагим-агаю известны все наши секреты, даже как мы учимся. От него ничего не скроешь, если и захочешь.

Этого письма я так ждала! От радости я взвизгнула. Меня не смутил насмешливый взгляд Мусы, пусть видит, как я рада папиному письму.

— Ты тут меня обожди, — попросила я его. — Я сразу вернусь, только отнесу письмо.

Он махнул рукой: валяй, мол!

Войдя в квартиру, я бросила письмо на круглый стол, чтобы мама сразу заметила его. Там же лежали наши записки.

Однако сразу я не решилась уйти. Очень мне хотелось знать, что пишет папа. До сих пор я никогда не вскрывала чужих писем. Ведь нехорошо совать нос в чужие тайны.

Но на этот раз я решилась вскрыть конверт. Перед побегом я должна была знать, о чем пишет папа.

Я прочитала письмо один раз, потом второй. Не снимая рюкзака, я принялась перечитывать в третий раз. «Привет вам, мои дорогие, из далекой Индии, — писал папа. — До последнего времени мы искали нефть возле Гималайских гор, сейчас переехали в штат Ассам, живем около города Сибсагар. Если и здесь нам не посчастливится, то переедем на юг, в штат Бомбей…»

«Где же этот штат Ассам и где этот Бомбей? — думала я. — Сколько раз себе говорила, что надо хорошо изучить карту Индии, и все как-то было недосуг».

«Наше дело нелегкое, — жаловался папа. — Ведь нефть втихомолку лежит себе под сотней пластов, ее рукой не ощупаешь, глазом не увидишь, ухом не услышишь. На чужой земле, в чужой стране особенно обидно, что нас постигает неудача. Но мы не можем отступать, просто не можем не найти нефть, нужную Индии…»

Я невольно задержалась на тех строчках, которые касались моего брата:

«…Не скрою, меня очень огорчило твое, Шамсикамар, письмо, в котором ты написала о Мусе. В такое время, я понимаю, в доме нужен мужчина. Мы, двое мужчин, как-нибудь нашли бы общий язык. Тем более я сам рос сиротой. Однако я сейчас никак не могу приехать, нас оставили в Индии еще на год.

Ты, Шамсикамар, сама попробуй поговорить с Мусой. В открытую! Он ребенок, многое еще в жизни ему непонятно. В таком возрасте хочется быть взрослым, но это не так-то легко. Он этого не понимает, а мы, взрослые, понимаем. Он может принять самые неразумные решения, останови его!»

Будто кто-то заслонил письмо, строчки расплылись.

«Если ты не уверена, что справишься с этой трудной задачей сама, то рискни — всей семьей приезжайте ко мне. Индийское правительство разрешило нам вызвать семьи. А для детей в городе Дели есть советская школа…»

Я была так благодарна папе, как хорошо он сделал, что догадался нас пригласить к себе. Теперь все ребята поймут: не зря мы с ними спорили, что сможем поехать в Индию!

«Однако меня глубоко волнует, как вы перенесете индийский климат, тут все так непривычно! — продолжал папа. — Порою температура поднимается до сорока, а иногда и до сорока пяти градусов. Бывает, что нечем дышать.

Как поведут себя ваши башкирские сердечки, приученные к прохладе реки Белой, к освежающим ветрам, дующим с гор, и трескучим морозам зимы? Очень прошу, посоветуйтесь с друзьями и обязательно с врачами. А мне так не хватает вас!»

Тут я расплакалась. В самое трудное для папы время мы собирались убежать из дома. Я плакала еще потому, что в письме папа даже не упомянул моего имени. Удивительные люди эти взрослые, о детях вспоминают только тогда, когда они что-нибудь натворят. Если вести себя как следует, то нуль внимания. Почему так устроена жизнь?

Муса резко распахнул входную дверь и застал меня с письмом в руках и… в слезах.

— Вот тебе на! — проворчал он, сердито насупившись. — Ты чего тут нюни распустила?.. Скоро ты?

Я протянула ему письмо.

— Меня оно не интересует, — сухо произнес он, отступив на шаг. — Айда!

— Там и про тебя написано…

— Выдумка!

— Честное слово! — увидев, что Муса заколебался, я решила воспользоваться этим. — Папа зовет нас в Индию!

Какое мальчишеское сердце не откликнулось бы на это заманчивое предложение! Муса не был исключением. Для вида пожав плечами, он все же потянулся за письмом.

Я следила за выражением его лица, пока он читал письмо. Ни один мускул не дрогнул, вот он какой, Муса!

— Это только так… — причмокнул он языком и кисло улыбнулся. — Несерьезно.

Я удивилась.

— Мама согласится поехать, я уверена, — настаивала я, желая склонить его отказаться от задуманного побега.

В ответ Муса, выпятив толстые губы, гордо заявил:

— Если даже мама согласится поехать, я уверен, она заберет только тебя! Кому нужен чужой сын? Нет, не возьмет она меня с собой.

Какую чушь он несет! Как ему не стыдно? За такие слова я чуть пощечину ему не влепила, еле сдержалась. Подавляя гнев, я приблизилась к нему и, приосанившись, произнесла: