Рувим Фраерман - Девочка с камнем

— Пойдут, — сказала твёрдо учительница. — Хватит ли только оружия? Нас, школьников, семьдесят два.

— Оружия тоже мало, — ответил ей секретарь, — а патронов и вовсе нет. Есть только холостые ружья, что остались нам от всевобуча. Но ведь кулачьё об этом не знает. Они не посмеют выступить, пока будут думать, что мы сильны. И холостое ружьё выстрелить может, если ты настоящий коммунист.

И три дня, три мутные зимние ночи школьники несли караул.

Они стояли на часах у четырёх околиц, шагали по улицам, сторожили на колокольне, откуда видна была только степь, погруженная в холодную мглу, — ни одного огонька не зажигали в селе.

Но и по утрам пусто было вокруг.

Только раз в день, кутаясь в шубы, выходили к замёрзшим колодцам просвирни. И тогда со страхом смотрели они на проходившие мимо патрули.

Это были всё школьники, дети. Одежда их была худа, обувь разбита. Ветер дул им в лицо, сковывая губы. Но взгляды их были непреклонны, и тяжёлые ружья висели у них за спиной. А рядом всегда шагала учительница. И платок её, связанный из верблюжьей шерсти, и ресницы её покрывались на морозе тонким льдом.

На третий день, когда красных всё ещё не было, секретарь комитета сказал:

— Враги уже рядом. И село нам оставить нельзя, и уйти бы вовремя надо — не губить зря людей. Знать бы, когда они выступят из Шамши, ушли бы мы тайно на рассвете. Надо выслать разведку в Шамшу.

— Я пойду, — сказала учительница.

Секретарь покачал головой:

— Тебя сейчас же узнают и убьют.

— Тогда я пойду, — сказал мальчик, стоявший на часах у дверей.

— Нет, я, — перебил его другой.

А третий не сказал ни слова. Он сидел у стены, закутанный в чёрную шинель, и ружьё его стояло подле.

Он часто молчал, хотя был ласков со всеми. И звали его Рамзэ.

Это был татарский мальчик, которого учительница любила больше других.

Она вышла на крыльцо и тут постояла немного.

«Кого же, в самом деле, послать на это опасное дело?»

Безлюдно было вокруг. Степной чистопольский ветер плыл высоко над селом. Над крышами воздух блестел, и на дороге лежало много снегу. Никто теперь по ней не ездил.

Учительница всё стояла в раздумье. Вдруг близко услышала она странный звук, похожий на тихий вопль или на рыданье и смех.

Она подняла голову.

Перед ней, у самого крыльца, слегка притопывая большими лаптями, стоял Пека-дурак. Губы его были раскрыты, а бессмысленный взгляд подёрнут от холода влагой. Брызгая слюной, как ребёнок, он протянул к ней руку и сказал:

— Комиссар, дай Пеке бумажку покурить.

Учительница с удивлением посмотрела на него.

— Кто пропустил тебя в село? — спросила она.

Пека не ответил.

Но чей-то голос, неожиданно раздавшийся сбоку, произнёс:

— Это я.

Учительница оглянулась. Рядом с ней, прислонившись к перилам крыльца, стоял мальчик Рамзэ, держа у ног ружьё.

— Это я пропустил его, — повторил он и поманил Пеку к себе.

Но Пека не тронулся с места.

Тогда Рамзэ показал ему бумагу и кисет с табаком.

Пека закивал головой.

— Комиссар, дай Пеке бумажку покурить, — повторил он и, вытянув руку с раскрытой ладонью, стал подниматься наверх.

Но едва только поднялся он на крыльцо, как Рамзэ отступил назад.

Пека сделал ещё три шага, жадно глядя на табак, и Рамзэ снова отступил.

Так они вошли в школу, и учительница шла за ними вслед.

Они свернули налево, где в пустой сторожке горела железная печь.

И тут Рамзэ дал Пеке покурить. Они стояли друг против друга, оба одного роста, и Рамзэ со вниманием смотрел прямо в лицо дурака. Потом он сказал:

— Посиди тут, Пека, погрейся, я принесу тебе чаю.

И Рамзэ вышел, заперев сторожку на ключ.

В коридоре учительница тихо окликнула его.

— Рамзэ! Рамзэ! — повторила она несколько раз.

Он вошёл с ней в пустой и холодный класс и поставил ружьё своё в угол.

— Рамзэ, — спросила она, — кто позволил тебе пропустить сюда Пеку?

— Я нарочно пропустил его сам.

— Но зачем тебе нужен Пека?

На это Рамзэ не ответил. Он помолчал, задумавшись немного, опустив глаза, и наконец сказал:

— Пеку никто не тронет. Он пройдёт повсюду.

— Но то ведь Пека, а не ты, — сказала учительница.

— Может быть, и я могу быть Пекой, — усмехнулся Рамзэ. — Посмотрите, разве я плохо это сделаю?

Он прошёлся взад и вперёд вдоль стены по комнате, и лицо его, бывшее за минуту до этого живым и умным, застыло, а тихий, но лишённый всякого смысла взгляд был обращён прямо на учительницу.

— Комиссар, — сказал он, — дай Пеке бумажку покурить.

Она в изумлении отступила.

— Рамзэ, — сказала она, — ты настоящий актёр. Как ты похож на Пеку!

— Тогда, — ответил довольный Рамзэ, — я могу пойти на разведку в Шамшу. Меня никто не узнает.

И он вышел из класса, не захватив с собой ружья.

Минут через десять он вернулся и стал, чуть согнувшись, в дверях.

Он был неузнаваем в высокой шапке Пеки и в свитке, порванной на спине и локтях. Ноги же его были обуты в лапти.

— Где же ты взял эту одежду, которую я видела на Пеке? — спросила учительница.

— Он уступил мне даже свои вериги, — ответил Рамзэ. — Он хоть и дурак, но понимает, что шинель моя сшита из доброго сукна и стоит гораздо дороже.

— Но ты замерзнёшь в этой рваной одежде! — сказала с тревогой учительница.

— А как же ходит в ней Пека? — спросил Рамзэ.

— Он ведь дурак.

— А Федя Слюнтяй?

— Он жулик.

— Так неужели же, — сказал Рамзэ с обидой, — я буду хуже дурака и жулика, когда белые надвигаются на нас! Ждите меня. Только не выпускайте Пеку из сторожки, пока я не вернусь.

И Рамзэ ушёл, позванивая веригами, висевшими на его шее.

Учительница проводила его. Зимний день подходил к концу, и тусклый вечер встретил их у края села.

Здесь Рамзэ попрощался и лицом повернулся к степи.

Она вся гудела от ветра, мелкий снег летел над самой дорогой.

Рамзэ двинулся вперёд. И сразу исчез, утонул, стал белым, словно туман. И учительница, глядевшая ему вслед, через мгновение ничего не увидела — только два раза мелькнула перед ней высокая шапка.

Уж полная мгла опустилась на дорогу и снег был хрупок и твёрд, а Рамзэ всё шёл, наклонив немного лицо. Он смотрел вперёд. И странно! То снежное поле вдруг становилось зелёным, то бледные звёзды вдруг близко зажигались перед ним.

Но Рамзэ знал, что это лишь обман, что нет на небе луны, от которой снег всегда блестит и зеленеет, и нет огней вблизи, и до Шамши далеко. А это только холодная ночь, идущая с ветром по степи.

Он пришёл в Шамшу под полночь. Двое часовых встретили Рамзэ у околицы. Они окликнули его. Но, приняв в темноте за Пеку, только слабо осветили его лицо фонарем.

— Вот Божий человек пришёл, — сказали они.

И Рамзэ увидел, что враги беспечны. Он склонил голову набок и, прижав язык к гортани, диким голосом попросил у них хлебца.