Анвер Бикчентаев - Семь атаманов и один судья

Большой Сабир не был задирой. Это точно. Но ни за что ни про что любил крушить и ломать то, что, по его мнению, мешало уличному движению или лежало поперек пути.

У него, между прочим, вечно чесались руки. Может быть, потому, что они были длинные?

Кто-кто, а Азамат отлично изучил повадки Большого Сабира. Стоило тому где-нибудь затормозить и начать вежливый разговор, например, с калиткой или почтовым ящиком, сразу надо было принимать срочные меры.

— Отец, оставим калитку в покое, — говорил обычно Азамат, хитро подмигнув, словно заговорщик. — Ты уж как-то с ней разговаривал…

Если и это не помогало, Азамат, смеясь через силу, подсказывал другое решение:

— На нашем пути есть одна калитка, до которой мы ни разу не добирались.

Азамат не умолял его и не хныкал перед ним. Тем более не канючил пощады для себя и для хилой калитки. В таком возрасте многое уже соображаешь. У отца все-таки покладистый характер.

— Тебе, калитка, зверски повезло, — говорил он. — Погоди, и до тебя черед дойдет.

Окраинная улица в послеобеденный час немноголюдна. Пешеходов раз-два — и обчелся. Если, конечно, кто-нибудь и попадался навстречу, то с великой готовностью уступал дорогу Большому Сабиру. А потом, остановившись, долго и сочувственно глядел им вслед. Такой взгляд не раз чувствовал Азамат на своей спине, будто дырку на пальто.

Азамат подумал, что ему немножечко повезло. Наверное, потому, что сегодня не так чешутся руки Большого Сабира. «Так, пожалуй, без всяких происшествий и до своего жилья доберемся», — прошептал он. И на всякий случай три раза сплюнул.

Если уж в отце побеждало разрушительное начало, то даже ему, Азамату, приходилось туго. Когда Большой Сабир выходил из-под его власти, Азамату оставалось только одно — стоять неподалеку и глазеть на то, как старик крошил и ломал все, что попадало под руку. В такой миг мальчишке всегда хотелось взвыть от досады и обиды. Потому что он умел жалеть калитку почти как птицу.

В мальчишеских глазах, расширенных от ужаса, обычно застывало сосредоточенное отчаяние. Кто-кто, а Азамат понимал, что час расплаты наступит немедленно, сразу же после того, как старик протрезвится. И снова ему, как и многие разы до этого, на виду у всей улицы придется старательно чинить то, что накануне разрушал и ломал. Порою случалось и так, что починенная отцом скамейка или калитка выглядела куда лучше той, что была, но какое уж тут утешение?

Может быть, оттого, что у Большого Сабира были золотые руки, или оттого, что он имел покладистый характер, вся улица более или менее терпимо относилась к его некрасивым проделкам.

В тот день, когда Большой Сабир на виду у всех соседей стучал молотком или возился с рубанком, Азамат не совал своего носа на улицу, сам себя наказывал строгим домашним арестом.

Мальчишка здорово реагировал на насмешки, куда там, даже на косой взгляд, брошенный невзначай.

«Как будто минуло!» — только-только успел вздохнуть Азамат, как отец задержался перед воротами Сидора Айтугановича. Ни с того ни с сего стал обхаживать новенький почтовый ящик.

Надо же!

— Здрасьте! — вежливо, почти вкрадчиво заговорил Большой Сабир. — Помнится, и без подобных ящиков жили люди и притом получали письма в положенный срок.

На этот раз все что угодно могло случиться с почтовым ящиком. Разгром, пожалуй, никак нельзя было предотвратить, если бы вдруг где-то отчаянно не закричали:

— Человек на льду!

После такого крика любой бы протрезвился. Батя, не раздумывая, ринулся на берег, туда, где уже толпился народ. Азамат во всю мочь пустился за ним. Такова уж доля телохранителя, отставать никак ему не полагается.

— Кто тут тонет? — строго спросил Большой Сабир, пробираясь сквозь толпу.

— Пока никто, — усмехнулся шкипер, Земфирин бабасик.

— Как никто? — даже рассердился Большой Сабир. — Я сам своими ушами только что слышал…

— Глянь-ка, дяденька, вон туда! — вежливо заговорил толстый Тагир, более известный под кличкой Физик.

— Вон на того, который под яром маячит? Давно он там топчется? — продолжал допрашивать Большой Сабир.

— Четверть часа, не более. От силы двадцать минут с гаком.

— Пороха, стало быть, не хватает? — рассмеялся Большой Сабир. — Другой бы, более рисковый, давным-давно попытал свое счастье.

Физика хлебом не корми, лишь бы ему потереться среди взрослых. Такая уж у него слабость.

— Как же он станет пытать счастье, если нынче утром летчики на реку налет устроили? — заявил он, желая показать, какая он осведомленная личность.

— А с чего вдруг летчик взялся расколошмачивать реку? — удивилась Тамара. Ее специальностью было выспрашивать и удивляться.

«Наверное, все те, у кого большие черные глаза, притом чуть-чуть выпуклые, и жесткие волосы, рождаются любопытными», — подумал Азамат. А у кого какие волосы, он-то знал наперечет. Во время горячих схваток не всегда же берешь в расчет, что коса — она девчачья! В такой миг думать да раздумывать некогда. Так волей-неволей становишься знатоком всяких там кудрей, жестких и мягких, куцых и пышных.

Большой Сабир, почти разочарованный, повернул домой. Он в душе, ей-ей, проклинал того типа, который зря только поднял немыслимый переполох.

— Заячья душа! Первоклассный трус! — сердито бубнил он, вышагивая впереди.

Следовавший за ним Азамат тоже думал, что тот, очумелый, покуражится возле берега да вскоре выкарабкается на сушу.

Отец с сыном почти, что уж дошли домой, когда вдруг со стороны реки донесся Земфирин крик:

— Попер сюда!

Толпа заволновалась почем зря. Все знали, что Белая река в середине апреля шутки шутить не любит.

И надо ж такому случиться, что Большой Сабир опять повернул обратно. С этой минуты у мальчишки, верного адъютанта, появились особые заботы. Он держался подле Большого Сабира. Сейчас за ним глаз да глаз нужен.

В такой обстановочке ему почти не оставалось лишней минуты, чтобы следить еще за старшим братом. С некоторых пор Самат сделался закадычным другом Синяка — первого драчуна на всей улице. «Чего он к нему липнет?» — недовольно морщил нос Азамат, думая о старшем.

Синяк и Самат, верно, задумали отдубасить Шептуна, с независимым видом застывшего рядом со своим батей Сидором Айтугановичем. Потому они всячески подманивали к себе Шептуна, стараясь в общей неразберихе сквитать какие-то свои счеты.

Но Шептун был не промах: зорко следил за рыжим мальчишкой, тертым и ловким, кружившим вокруг да около, точно коршун. Да за его дружком Саматом… Чуть зазеваешься, заработаешь затрещину, а то и синяк.

Шептун все норовил держаться перед носом отца, который через бинокль разглядывал чудака, пытавшегося переправиться через реку.