Николай Григорьев - Бронепоезд «Гандзя»

Что же оказалось? Матрос ни с того ни с сего придумал в поезде морской порядок завести — отбивать склянки. Не знаю уж, всерьез он или для потехи, вернее всего от безделья, эту чепуху затеял, а только приказал склянки отбивать машинисту паровозным гудком. Велел машинисту смотреть на часы с цепочкой и подавать короткие гудки: в двенадцать часов бить четыре склянки четыре гудка, а в час — две склянки и так далее.

Машинист, рассказывали, даже потемнел весь и затрясся. «Пошел вон! закричал он и чуть не влепил свои часы матросу в лоб. — Тут тебе не аптека со склянками, а паровоз!»

Едва я помирил их после.

Пустяковый как будто случай, ерунда! И сделай это кто-нибудь другой, не матрос, тут бы и говорить не о чем: ну, поссорились двое из команды — и помирились. Только и всего. Но Федорчук своим поступком меня прямо обескуражил. Да и это, как обнаружилось, была не первая его выходка. Я-то оставляю его для порядка заместителем командира, а он в это время сам первый колесом ходит!

«А все это от тылового сидения, — раздумывал я, — одно к одному… Живые же люди, черт возьми!»

Я вспомнил, как стремился наш погибший Васюк своими руками — только своими! — бить петлюровцев. А все остальные бойцы? Как они оживляются все, когда хоть изредка выдается им случай вместе с Малюгой ударить по белым прямой наводкой!

«Пойти разве в штаб к Теслеру, — подумал я, — да пустить слезу: так и так, мол, товарищ комбриг, работаем все время на глазок, без приборов, и от этого чересчур много снарядов расходуется, жалко. Разрешите выходить для стрельбы на передовую?…»

Нет, не выпустит — он и разговаривать не станет… Эх, была бы уж эта броня из Киева! Развел бы машинист пары, дал полный вперед, и покатил бы наш бронированный поезд прямо в пехотную цепь. Всякие эти дальномеры и буссоли в сторону, стреляй по зеленым кителям прямой наводкой. Бей их, как куропаток из ружья!

А ты вот стой в тылу и не двигайся. Для всех железная дорога как дорога, чтобы по ней ездить. А для тебя она точка «О» — вершина треугольника, дальномер — все что угодно, только не железная дорога!

Я уже наладился было к Теслеру. Но тут неожиданно произошел случай, который сразу всколыхнул всю команду.

Мы встретились с Богушем.

Вот как произошла эта встреча…

Бои шли уже под Жмеринкой, у самой магистрали Киев — Одесса. Красноармейцы и местные жители рыли вокруг станции окопы; из Киева экстренными поездами прибывали отряды вооруженных рабочих; в штабе бригады появились начальники из высших штабов — подготовлялось все к упорной обороне жмеринского узла.

И вдруг стало известно, что петлюровские войска обходным маневром сосредоточили силы в четырех-пяти верстах от Жмеринки, у высоты «46,3». С этой стороны их не ждали. Но комбриг дал белым подготовить весь их план удара и решил взять врасплох.

Был рассвет. За ночь мы почти вплотную подобрались к высоте «46,3» плешивой, разбитой ветрами песчаной горе с одиноким деревцом на вершине. Сразу за горой находились петлюровцы.

Я полз с телефоном. Никифор, мой телефонист, не отставал от меня, волочил по земле катушку и разматывал провод.

Для своего наблюдательного пункта я выбрал возвышенное место у полотна железной дороги. Отсюда можно было взять дистанцию до горы напрямик, по телеграфным столбам.

Плешивая гора была в версте от меня, а поезд стоял в двух верстах позади, скрытый за поворотом дороги.

Я только что проводил с НП комбатра-2. Он сам разметил мне цели, помог сделать расчеты и вообще дал советы, как лучше действовать.

Мне оставалось только передать данные для стрельбы на поезд матросу. Никифор сел к телефону, я стал диктовать ему по записке:

— Цель номер один — гребень высоты. Дистанция — семьдесят делений…

— А по столбам у вас просчитано? — перебил по телефону матрос.

— Просчитано, — сказал я, сам взяв трубку. — Пиши дальше, да поживее. Дистанция семьдесят. Поворот орудия вправо от линии фронта на два тире ноль-ноль делений угломера.

— Есть, записано, — пробурчал через минуту матрос. — Цель номер два какая?

— Цель номер два — пункт выхода железной дороги из-за высоты…

— Ага, понимаю. — Матрос одобрительно крякнул в телефон. — Это на случай, если тот бронепоезд, с башнями, сунется. Толковая цель номер два, толковая… Сам подам снаряд в орудие!

Я отвел трубку в сторону и нажал кнопку аппарата, чтобы прервать его разглагольствования.

— Вот ты, Федорчук, болтаешь языком, — сказал я, — и как раз не то запишешь. Пиши: дистанция — девяносто пять. Слышишь? Наоборот не запиши, а то как раз по наблюдательному пункту снаряд влепишь!

— Пишу, пишу, девяносто пять…

Наконец матрос записал все, что нужно; я положил трубку на аппарат и стал свертывать папиросу.

У меня дрожали руки и колени: шутка сказать — проползти этакий косяк открытым местом, по полю! Но тревоги бессонной ночи теперь остались позади. Я замечал уже не раз: какой бы тяжелый бой ни предстоял, но если к нему изготовишься вовремя и на бронепоезде у тебя все в порядке, сразу делается легко и спокойно.

Прислонившись головой к столбу и покуривая, я стал наблюдать за молодым сосняком под горой. Там, собрав ударную группу из лучших бойцов, красноармейцев и рабочих, находился сам комбриг. Он должен был дать перед атакой ракету.

Никифор, проверив в последний раз телефон, растянулся около меня на спине и глядел на пробегавшие облака.

— Так, значит… — сказал он и, пошарив рукой вокруг себя, сорвал травинку. — Станцию, значит, Жмеринку обороняем. Никак уж нам эту станцию отдавать не приходится… Магистральная!

Он повернулся со спины на живот и поправил на себе фуражку.

— А что, товарищ командир, правду говорят, что к нам на поддержку курсанты из Киева идут?

— Разное, Никифор, говорят…

— А хорошо бы, чтоб пришли. У меня там братишка. Год уже как не видались…

— Ну, верно? У тебя брат курсант?

— Курсант, — кивнул Никифор. — Первой роты и первого взвода! Он у нас кузнец, во — в плечах! Однажды в деревне немцы стояли, так он с одним ручником — молоточек такой легонький — на самого обера вышел. Вот ребята наши в поезде не верят, а какой же мне интерес врать?

Я смотрел не спуская глаз на сосняк, чтобы не пропустить ракету, старался подавить в себе волнение, которое всегда мучительно перед боем. А Никифор не спеша продолжал говорить.

Он рассказал, что их в семье три брата и все в Красной Армии. Старший брат, кавалерист, служит в отряде Григория Ивановича Котовского (Котовский действовал где-то от нас неподалеку). Второй брат, курсант, в Киеве.

— А я вот при вас, — сказал Никифор, задумчиво перекусывая травинку. Матушка теперь сама одна и пашет и косит… Чудная она! «У меня, говорит, — три сына, и все на одну букву: Микола, Митрий и Микифор». Поправишь ее: матушка, вы грамматических упражнений не знаете, глядите, как в книжке-то имена пишутся. А она в ответ: «Я, — говорит, — в книжки не глядела, когда вас ростила. Убирай за пазуху свою книжку!» Так и стоит на своем, никак на грамоту не поддается!