Илья Дворкин - Взгляни на небо

— А по-моему, Лена права, — сказал Родька, — уж больно у этого Андреича глаза хитрющие.

— Ага, спелись! Пропал наш Родечка, пропал родненький! — крикнул Таир.

Кто-то засмеялся. Ленка закусила нижнюю губу, отвернулась. Родька поглядел на Таира долгим взглядом и ничего не сказал, отошел. Таир почувствовал, как у него заполыхали уши. Не больно-то приятно, когда на тебя так смотрят.

— Тоже мне цацы… недотроги… — пробормотал он, — настроение только испортили.

Упрямый человек был Таир и очень не любил признаваться в своих ошибках.

А Родька, отойдя от Таира, вдруг резко остановился, будто наткнувшись на столб. Он стоял, морщил лоб и сосредоточенно думал. Родька никак не мог сообразить, что же остановило его.

Бывает так — хочешь вспомнить что-то хорошо тебе известное, напрягаешься, кажется, вот-вот ухватишь ускользающую мысль — и не можешь.

Родькин отец в таких случаях говорил:

— Шестеренки заело. Надо отвлечься, расслабиться, потом само вспомнится.

Родька медленно побрел дальше. Теперь он думал об отце.

Как же он переменился после всей этой злосчастной истории! Раньше он был веселый, шумный человек. Иногда под горячую руку мог и по шее дать сыну. А теперь он стал другим. До того вежливым и предупредительным с Родькой, что у того сердце щемило, когда он случайно перехватывал виноватый взгляд отца.

А в чем он был виноват? Тягостно все это было. Родька давно бы уже поговорил с отцом начистоту, по душам, если бы не появилась эта чума, этот ненавистный Кубик.

Неожиданно Родька вновь остановился. Он вспомнил, где видел нового учителя труда. Кровельщик! Ведь это он висел тогда на краю крыши. Это его едва не угробили ребята; его полные ужаса глаза видел Родька так близко, когда тянулся за страховочной веревкой.

Родька счастливо засмеялся. Вот это номер!

«Интересно, а он меня помнит? — подумал он. — Где там! До меня ли ему было тогда! Если не помнит — ни за что не скажу», — твердо решил Родька. Он выпрямился, походка стала упругой и уверенной. До чего же приятно человеку чувствовать себя благородным!

Когда ребята пришли в следующий раз на урок труда, то увидели на столах какие-то толстые чурки и медные пластинки — обрезки самых замысловатых форм.

И увидели совсем другого Федора Андреича — спокойного, без усмешечки, даже торжественного какого-то.

— Ну, вот что, дорогие мои, — начал он, — надо вам начинать учиться работать руками. И работать со смыслом. Хотите?

Класс загалдел, ребята переглядывались. Кто сказал «да», кто пожал плечами, кто откровенно усмехался.

— Тогда другой вопрос, — продолжал Федор Андреич. — Хотите всем классом поехать во время каникул в Москву или в Ленинград, или куда вас потянет?

Тут уж все дружно заорали: «Да!».

— Ну, так вот, голуби, видите эти чурки и обрезки медного листа? Что из них можно сделать? Так. Молчите. Вот что можно для начала. Вы глядите внимательно, а я потом вам дальше все расскажу.

Федор Андреич взял треугольный обрезок металла, положил его на чурку, в которой заранее была выдолблена неглубокая овальная ямка, и стал несильно постукивать по пластинке молотком.

Ребята обступили его, притихли, глядели внимательно, но ничего еще не понимали. Звонко постукивал молоток, и на каждый удар металл отзывался по-разному, каждый раз — другая нота. Звуки были чистые и звонкие. Веселые звуки.

Пластина постепенно начала прогибаться. Она словно растягивалась, принимая форму ямки в чурбаке.

А Федор Андреич легонько придерживал пластину пальцами, слегка поворачивал ее, и чем дальше, тем мягче, бережнее пристукивал молотком. И металл послушно поддавался, пока не обволок собою всю выемку в чурбаке.

Тогда Федор Андреич взял узкое зубильце и выбил на одном из углов косо летящую чайку.

— Что получилось? Получилась пепельница. Сувенир. Школа договорилась с магазином сувениров. Если у вас будут получаться красивые вещицы, не обязательно пепельницы, магазин будет их покупать. Туристы всегда интересуются сувенирами ручной работы. Деньги магазин будет переводить на банковский счет школы. И летом на эти деньги можно будет отправиться путешествовать. Ясно?

Ребята по очереди брали в руки сделанную на их глазах пепельницу.

Она была еще теплая, приятно тяжелая, а многочисленные впадинки от удара молотком делали поверхность ее узорчатой. Красивая получилась штука.

— Каждый пусть придумает для себя личный знак. Мой, видите, чайка, — сказал Федор Андреич.

Таир придумал для себя кинжал, Володька — условного человечка: палочка — ручки, палочки — ножки, палочка — туловище и голова. Родька — букву «Р», а Мамед-Очевидец извивающуюся змею. Каких только знаков не напридумывали!

Только метить ими пока было нечего, потому что дело оказалось непростым. Сперва придумывали контуры будущей формы, рисовали ее на поверхности чурбака, потом полукруглой стамеской делали выемку, потом зачищали ее наждаком, потом…

Вот с этим «потом» было похуже. То, что так легко, играючи получалось у Андреича, никак не получалось у остальных: пластинка прыгала, больно отбивала пальцы, если ее придерживали пальцами, и вообще вела себя совершенно по-хулигански.

— Дрянь такая, — приговаривал Таир и молотил по своей пластинке, — прыгает, как сумасшедшая лягушка!

— Моя еще хуже дрянь — вообще с чурбака сваливается, — жаловался Володька.

Ленка Бородулина завизжала от боли — молотком попала по пальцу. Андреич смазал его зеленкой, обернул пластырем и от работы Ленку отстранил.

Только у Родьки получалось все ладно. Все-таки дни, проведенные в колонии, не прошли даром, руки его уверенно и четко работали. Он быстро уловил ритм и силу ударов, и медная пластинка покорилась.

— Ну, вот! Видал, какие номера выкидывает? — заорал Таир.

Он со злости так трахнул по пластинке, что она прорвалась в самой середине. Подошел Андреич, поглядел.

— Не беда, — сказал он, — не расстраивайся. Первый блин. Дальше лучше пойдет. Вот глядите, как у него получается, — Андреич показал на Родьку. — А почему? Потому что с умом работает. Когда-нибудь пробовал уже? — спросил он Родьку.

Родька потупился и скромно ответил:

— Нет. Просто я гений. Самый обыкновенный.

— Ну, вот видите, — серьезно сказал Андреич, — у нас уже и гении собственные появились. Ну-ка, гений, покажи, как ты работаешь, а вы еще не гении, внимательно наблюдайте.

Родька усмехнулся про себя: «Как пишут в милицейских протоколах: «Виталий Родин, он же Халва, он же Родька, он же Гений». Ну, Гений так Гений, все лучше, чем Халва».

Родька стал стучать молотком. Остальные ребята окружили его.

— Чуете? — спрашивал Андреич. — Улавливаете? Удар должен быть не очень сильным, двойным. Раз-два! Раз-два! Раз-два! От центра по кругу. Тогда она елозить не будет. А грохать молотком изо всех сил — тут ума не надо.