Агния Кузнецова - Земной поклон

Вскоре после того, как отзвенел последний звонок и в ночь прощального бала выпускники до рассвета смущали покой города пением, смехом, звоном гитар и баянов, а в стол завуча легли списки будущих первоклассников, в школе начался капитальный ремонт.

Школу раздели догола и стали обколупывать стены. В учительской двое рабочих взгромоздились на грубо сколоченные, пахнущие свежим деревом подмостки, снимали слои масляной краски и вдруг обнаружили вначале одну, потом другую, третью металлические буквы, привинченные к стене, и наконец глазам открылось изречение:

Легче сделать воспитанника образованным, чем утвердить в его душе уважение к человеку как высшей ценности, чтобы с детства человек был другом, товарищем, братом для другого человека. Поэтому учитель в первую очередь должен быть воспитателем.

Рабочие с интересом прочли написанное. Подивились сочетанию старинной прописи с очень уж современным содержанием. И долго недоумевали, что делать: снимать буквы или оставить до прихода прораба или директора школы?

В минуты их колебаний в коридоре послышались шаги, и мимо открытой двери стремительной походкой прошел учитель истории Николай Михайлович Грозный.

Степан, молодой рабочий, в прошлом году окончивший эту школу и провалившийся на экзаменах при поступлении на исторический факультет университета, окликнул учителя.

Тот, кто, естественно, с детства и на всю жизнь был обречен носить прозвище «Иоанна Грозного», вошел, щурясь от непривычного еще яркого света, заливающего комнату. Это был молодой человек с темными волосами, отпущенными несколько длиннее дозволенного учительской этикой, со светло-серыми глазами — внимательными и бездонно-прозрачными, с хорошими чертами лица — мужественными и в то же время нежными.

Лицо его привлекало не только красотой. Оно удивляло и задерживало внимание каждого быстрой переменой выражения глаз, нервным взлетом бровей и, главное, улыбкой, которая иногда словно озаряла его светом и детской ласковостью.

Ученицы с сожалением отмечали, что красоту учителя портил небольшой рост. И сам Николай Михайлович страдал от своего роста: он считал учителя в некотором роде актером и был уверен, что для него важна не только располагающая, но и представительная внешность. И то, что на иного ученика ему приходилось смотреть снизу вверх, доставляло ему серьезные огорчения.

— Ну как, рабочий класс? — подходя к подмосткам и улыбаясь своей удивительной улыбкой, спросил Степана учитель.

— Боюсь, что навсегда останусь рабочим классом, — ответил тот весело, но учитель уловил в ответе его затаенную грусть.

— Ну и что? Будешь хоть жить по-человечески, — сказал сверху пожилой сухопарый рабочий в замасленном, залитом краской комбинезоне, напоминающем живопись сверхмодных художников, — восемь часов на работе. Дальше сам себе хозяин, и денег вдосталь. А то вот, как Николай Михайлович, с утра до ночи в школе, ребята на шаг не отходят. И дома с ними, и в отпуск с ними в разные походы. Жениться и то не дают. Да и кошелек тоньше моего…

Николай Михайлович, запрокинув голову, взглянул на рабочего и засмеялся, но вдруг заметил буквы на стене, оборвал смех, быстро отошел от подмостков и вслух прочитал изречение.

— Удивительно, правда? — поспешно спросил Степан, поглядывая то на учителя, то на стену узкими глазками, по которым безошибочно можно было определить русско-бурятское происхождение Степана. — Совсем современный лозунг! Значит, и в старые времена были настоящие люди?..

Учитель не ответил и шепотом перечитал изречение.

— Это был дом капиталиста Саратовкина. Богатейшего человека в Сибири… И вдруг такие слова! — удивлялся пожилой рабочий. — Интересно, кто же придумал их и кто привинтил к стенке?

— Саратовкины жили не здесь, — возразил Степан. — Здесь был приют — детский дом по-нашему. Приют этот носил имя Саратовкина… Правда, Николай Михайлович? Помните, как в шестом классе мы сажали деревья около школы и, когда рыли яму, нашли ржавую-прержавую железную вывеску: «Сиротский дом М. И. Саратовкина». Помните, Николай Михайлович? Как же звали Саратовкина?

Николай Михайлович заметно разволновался. Вытащил из кармана пиджака сигареты. К ним, присев на лесах, потянулся сверху пожилой рабочий. А Степан спрыгнул вниз и тоже с удовольствием взял сигарету из рук учителя. В эту минуту Степан почувствовал, каким он стал взрослым, равным тому, от кого когда-то прятался в туалет с папиросой. А теперь вот открыто курит его сигареты!

— Саратовкиных было двое, — затягиваясь и стряхивая пепел на грязный пол, сказал учитель, — отец и сын. «Сиротский дом М. И. Саратовкина» — это приют, основанный отцом, Михаилом Ивановичем, с целью эксплуатации детей. А сын его — мой тезка — Николай Михайлович после смерти отца преобразовал этот сиротский дом в настоящий детский дом нашего типа. Давал сиротам среднее образование и специальность. Это был замечательный педагог, о котором, к сожалению, мы еще так мало знаем. Говорят, он и революционерам помогал. Но так ли это, неизвестно. Проверить нужно. Архивы поднять. Изучить. Да вот все времени не хватает. А изречение это, я думаю, его.

— Его, его! — убежденно сказал пожилой рабочий, с уважением посматривая на буквы.

— Нельзя ли сохранить эту надпись на стене? — спросил Грозный.

— Почему нельзя? Можно! — одновременно заговорили оба рабочих. — Только вот как директор?

— С Павлом Ниловичем я поговорю сегодня же, — ответил Николай Михайлович.

Через некоторое время Павел Нилович с интересом читал изречение на стене, то приближаясь, то отдаляясь от подмостков. Потом, невзирая на преклонный свой возраст, чрезмерную полноту и одышку, он взгромоздился на леса.

— Русский человек глазам не верит, — несколько раз негромко повторил он, ощупывая пальцами металл, из которого были сделаны буквы, — а я к тому же физик. Мне тем более любопытно. Медь… качественная медь…

Он спустился на пол. Вытер вспотевшее широкое лицо с тройным подбородком, добродушное, как у большинства толстяков, осторожно промокнул и лысину, аккуратно наискосок прикрытую реденькими длинными волосами.

— Слова-то хороши, — неуверенно и как бы с сожалением сказал он, обращаясь к Николаю Михайловичу, — да кто их сочинил, неизвестно… Однако надо бы учителям всегда перед глазами такую фразочку иметь. Образование-то мы даем. А вот воспитание… Воспитанием не каждый, ох, не каждый занимается!.. Вот она, проблемка-то вековая! И тогда, стало быть, существовала и теперь существует… Но ведь лозунг-то прямо-таки коммунистический: «…другом, товарищем, братом»! — повышая голос и поднимая вверх пухлый указательный палец, закончил он.