Агния Кузнецова - Долли

В небольшом библиотечном зале читателей не было. На раскладной лестнице, с трудом дотягиваясь до верхней полки, наводила порядок в книгах пожилая женщина-библиотекарь. Другая, совсем молоденькая, стояла за небольшим столом, сосредоточенно перебирая читательские билеты в длинном ящичке.

Григорий подошел к столу и стал ждать, когда девушка закончит работу. Похоже было, что она считала, и поэтому, боясь сбиться со счета, даже не взглянула на посетителя.

Так прошло некоторое время.

Девушка притронулась тонкими пальцами, с ненакрашенными, коротко остриженными ногтями, к последнему читательскому билету, записала что-то на бумажке и подняла голову:

— Я вас слушаю.

Серые обыкновенные глаза, не приукрашенные косметикой, равнодушно взглянули на посетителя. Лицо было узкое, миловидное, волосы, совсем не по моде разнятые на прямой пробор, заплетены в косу, переброшенную на грудь. В тот момент, когда девушка наклонялась над ящичком, пышный конец косы лежал на столе.

— Я вас слушаю, — выпрямляясь и отбрасывая рукой косу за спину, повторила она.

— Видите ли, — сказал Григорий, — у меня несколько необычная просьба к вам, и не знаю, выполнимая ли.

— Ну, посмотрим, — слегка улыбнулась девушка, — пожалуйста.

— Мне нужен материал о приятельнице Пушкина Дарье Федоровне Фикельмон — жене австрийского посла в Петербурге. Можете вы мне что-то посоветовать?

Григорий произнес эту фразу и вдруг увидел, как преобразилось лицо девушки-библиотекаря. Ее серые глаза стали большими, лучистыми, лицо озарил румянец, и она так похорошела, что Григорий обернулся, думая, не вошел ли в зал тот, кого ждала она, о ком думала с затаенной нежностью.

Но зал был по-прежнему пуст.

— Пожалуйста. Я с большим удовольствием сделаю все, что могу. Подберу всю литературу, какая у нас есть.

Она говорила до странности горячо, даже взволнованно, на глазах посетителя из равнодушной переродившись в заинтересованного, влюбленного в свое дело работника.

— Садитесь, пожалуйста. — Девушка указала ему на ряд стульев у стены. — Я сейчас.

Григорий сел. Он недоумевал. Не понимая, что произошло с ней, смотрел вслед тоненькой девушке с косой ниже талии, в длинной черной юбке, в белой кофточке с рюшем на рукавах и на высоком воротнике, закрывающем шею.

«Она сама-то вся из девятнадцатого века», — подумал он и усмехнулся.

Через некоторое время девушка возвратилась с довольно толстой книгой: придвинула стул к столу, возле которого сидел Григорий, и горячо заговорила:

— Вот эта книга «Пушкин и его окружение» — здесь документальные данные о двух тысячах пятистах современников Пушкина, с которыми он общался в течение своей недолгой жизни.

Девушка не садилась. Она стояла с открытой книгой. Затем положила книгу на стол, заглянула в оглавление.

— Вот Фикельмон. Видите — тут небольшая статейка о ней и дальше перечень материалов, которые вы можете взять в библиотеке. У нас, правда, всего не окажется, но кое-что есть. Кое-что я постараюсь достать вам в других библиотеках. Вот садитесь за тот стол и выпишите все, что вам покажется интересным и нужным. А тогда уж я подберу вам.

— Спасибо, — сказал Григорий, тронутый ее готовностью помочь ему. — А так как мне, видимо, придется немало общаться с вами, скажите, пожалуйста, ваше имя и отчество.

Девушка густо покраснела, до слез. Помолчала и сказала:

— Дарья Федоровна.

Грпгорий с изумлением поглядел на нее, предполагая, что она шутит. Но в это время заскрипела лестница, и старая женщина-библиотекарь, думая, что в зале посетителей нет, сказала громко:

— Долли! Опять ты напутала!

— Дарья Федоровна! Долли!.. — растерянно повторил Григорий и, натянуто улыбаясь, спросил: —Простите, а фамилия ваша не Фикельмон?

Девушка еще более смутилась:

— Фамилия — Кутузова.

— Кутузова! — вскричал Григорий, уже забывая, что находится в библиотеке, где говорить нужно тихо, уважительно к людям, занятым работой с книгой. — Насколько я знаю, Долли Фикельмон была внучкой Кутузова?

— Я не потомок Кутузова. Это совпадение, — поспешила пояснить Дарья Федоровна. Она развела руками и растерянно пожала плечами. Все эти движения как бы говорили: «Я не виновата».

Григорий взял книгу, сел за стол. А Дарья Федоровна стояла за его спиной и читала вслух:

— ...«Дарья (Долли) Федоровна (Фердинандовна) урожденная княжна Тизенгаузен, графиня (14/Х 1804 г. — 10/IV 1863 г. н. с.) внучка М. И. Кутузова, дочь Е. М. Хитрово, с 3 июня 1821 года жена графа Шарля-Луи Карла Людвига Фикельмона (23/Ш 1777 г. — 6/1У 1837 г. н. с.), австрийского посланника в Петербурге, впосл. австрийского министра иностранных дел, литератора, публициста, петербургская приятельница Пушкина... Пушкин познакомился с Ф. в начале нояб. 1829 г. и стал частым посетителем ее и матери салонов (в здании австрийского посольства, ныне Дворцовая набережная, д. 4)».

Закончив чтение, Дарья Федоровна посмотрела на посетителя, ожидая его вопросов. А в мыслях, как всегда, когда она прикасалась к материалам девятнадцатого века, оживало прошлое...

Гости разошлись. Александр Сергеевич задержался Елизавета Михайловна обещала показать письма Кутузова. Отечественная война 1812 года и ее знаменитые полководцы необычайно занимали воображение поэта. Перед гением Кутузова он преклонялся.

Пушкин видел — гости заметили, что он остался, и подумал: «Ну теперь поползут сплетни по свинскому Петербургу». Но ему было все равно. Он привык от друзей своих узнавать самые удивительные вещи о себе.

Елизавета Михайловна, проводив гостей, шла к Пушкину через огромный простор зала, только что заполненного гостями. И в те несколько секунд, пока она пересекала зал, Александр Сергеевич успел подумать о многом. И о том, что Елизавета Михайловна, любимая дочь Кутузова, любила отца самоотверженно, и о том, что она, редкая женщина великосветского Петербурга, была так разносторонне образованна, прекрасно знала искусство и литературу.

Елизавета Михайловна шла через зал, смущаясь пристального взгляда Пушкина, который забыл в эти минуты о том, что может смущать ее.

«Она влюблена в меня, — думал он. — Боюсь, что будет трудно обратить это чувство в дружбу... Она не молода. Корсет и всевозможные женские ухищрения не сдерживают расплывающихся форм. Чрезмерно открытые плечи еще сохранили женственность, но по ним угадывается красота, не та, что есть сейчас, а былая. Как она не понимает этого? Такая разумная, а не понимает! И не может постичь всю нелепость своего чувства».

Елизавета Михайловна шла некрасивой походкой, немного вразвалочку. На ней было бледно-сиреневое платье, с разбросанными кое-где, отлично сделанными из шелка букетиками ярких фиалок. Устало ступали по блестящему паркету ноги, обутые в сиреневые башмачки.