Иосиф Дик - Огненный ручей

Ребята облазили танк вдоль и поперёк.

— А он тонн семьдесят весит? — спросил Андрюша у Афони, похлопывая ладонью по броне.

— Весит, наверное…

— Вот махина! А почти что новенький. Как ему наши-то влепили! Чик! — и пушки нет.

Андрюша заглядывал и в пушку и лазил внутрь.

Потом ему захотелось по-настоящему испытать, как чувствуют себя танкисты в машине, и он крикнул:

— Эй, Афонька, захлопни крышку!

Афоня поднял тяжёлый люк, и тот с грохотом упал на башню. На голову Андрюше посыпалась ржавчина. В танке стало темно. Андрюша трогал какие-то рычаги, глядел в смотровую щель. Впереди стояли ещё два подбитых танка.

Наконец ему надоело сидеть в машине, и он стал поднимать крышку, но она не поддавалась.

— Эй, Афоня, слезай с люка!

Но Афоня ответил с правого борта:

— Чего ты кричишь?

— Крышку открой!

Афоня вцепился руками в поржавевшую скобу на крышке, но она не поднялась.

— Заклинило! — крикнул он Андрюше. — Ты мне снизу помогай!

— Я помогаю… — растерянно сказал Андрюша. — Не получается…

У Андрюши вдруг запершило в горле. Неужели он отсюда не вылезет? Ему захотелось пить, и он попросил у Афони фляжку с водой. Но она не пролезала в пробоину.

— Афоня, как быть? — дрогнувшим голосом спросил Андрюша.

— Да не скули! Не пропадём! — сказал Афоня и соскочил с танка.

Андрюша поглядел в узкую смотровую щель, и ему стало не по себе.

Кругом, до самого горизонта, лежала волнистая, покрытая балками степь. Зелёная, но уже кое-где желтеющая, она была от края и до края исполосована пшеничными, кукурузными и подсолнуховыми полями. Суховей раскачивал подсолнухи, и они степенно кивали друг другу тяжёлыми головами. Вдали к бледно-голубому небу поднимался всё выше и выше бурый столб. Там двигался смерч.

— Сейчас откроем крышку! — услыхал Андрюша голос Афони.

И действительно, с помощью рычага — длинного противотанкового ружья, найденного в обвалившемся окопчике, — Афоня вмиг приподнял крышку.

Андрюша вылез на свет и зажмурился.

— Спасибо! — счастливо сказал он. — Спас! Как на фронте…

Подхватив ведёрко с рыбой, ребята двинулись вдоль берега к заводу.

На Синичкиной улице, зайдя во двор знакомого дома и увидев сынишку тёти Фроси, Андрюша крикнул:

— Эй, пацан, матка дома?

— Нема её, — ответил тот. — За мной соседка глядела и тоже ушла.

— Ты вот что, — сказал Андрюша, протягивая Пашке ведёрко с бычками. — Как матка придёт, отдай ей эту рыбу. Скажешь, принесли долг.

— Ладно…

Когда мальчик подхватил ведёрко, Андрюша почувствовал, что у него немного отлегло от сердца. Теперь Витаха уже ничего не напишет в школу. А почему не напишет? Может написать! Теперь скажет, что Андрюша торговал рыбой, — и будет прав!

Тьфу, чёрт, опять эти тяжёлые мысли!

В большом трёхэтажном доме соцгородка, за шесть километров от завода, Афонины друзья-маляры белили потолки, красили стены и окна, Афоня познакомился с ними через тётку. Они около месяца проходили под её наблюдением практику, и Афоня за это время успел с ними сойтись.

Когда Афоня и Андрюша появились в длинном коридоре, они услышали песню. Высокому и чистому, чуть дрожащему голосу вторил мужской бас, сильный и красивый. Песня вылетала из последней по коридору комнаты:

— Наташа с Толькой поют, — сказал Афоня. — Премию по самодеятельности получили. Их в киевский театр брали, а они не пошли. — И вдруг он закричал: — Эй, артисты, здорово!

Песня оборвалась.

— Привет молодому поколению!

Афоня ввёл Андрюшу к малярам и представил:

— Мой друг, товарищ из Москвы!

Молодой парень с забрызганным белой краской лицом — он был похож на припудренного артиста — кивнул Андрюше головой.

Высокая девушка с нежным розовым лицом, к которому очень шёл голубой платок, протянула Андрюше руку.

Андрюша знал: они лишь всего год назад окончили «ремесло», то есть ремесленное училище, и теперь уже работают мастерами.

— Ты чего пришёл?! — спросил Анатолий. — Опять, наверное, за краской — трубу расписывать?

— Я её давно уже покрасил охрой, — сказал Афоня. — Я просто так зашёл, навестить. Как живёте? Может, помочь в чём надо?

Анатолий и Наташа переглянулись. С таким предложением Афоня обращался к ним впервые. Он иногда просил у них в долг кисть, белила, олифу, но о помощи не заикался. А тут…

Анатолий подозрительно осмотрел Афоню:

— И по-настоящему будешь работать?

— По-настоящему. Только я не один, а вот с этим парнем. — Афоня обнял Андрюшу.

Анатолий не понимал одного: с чего это вдруг ребятам потребовалась работа?

Конечно, он мог им дать какое-нибудь поручение, тем более что в малярном деле Афоня уже разбирался, но ему было странно видеть двух мальчишек в этот солнечный день не на реке, а в строящемся доме, пустынном и пропахшем краской.

А дело было просто.

После ссоры с Майкой Андрюша тихо возненавидел Афоню. Только он во всём виноват. И это чувство у Андрюши не прошло даже после того, как они отдали вместе с Афоней свой долг — рыбу.

Андрюша чувствовал, что ждёт минуты, чтобы крепко поругаться с Афоней, но, немного поостыв и поняв, что, поссорившись с Афоней, потеряет единственного друга, он задумался.

Вот, допрыгался! Сама Майка, человек, которому он так доверял, против него. И, главное, ничего не возразишь: она права. Все кругом работают: отец на заводе, Майка по дому, Витаха площадку строит, а он… ничего не делает.

Но что ему прикажете делать? На завод работать — маленьких не берут, к Витахе после всего происшедшего не пойдёшь… Как же тогда доказать, что ты не курортник?

И вдруг Андрюшу осенила замечательная мысль. Афоня как-то рассказывал, что у него есть друзья-маляры, которые учились у тётки. Надо идти к малярам! Работа у них не тяжёлая, и Андрюша докажет, что он не какой-нибудь там белоручка, а тоже соображает, что сейчас надо всем работать.

Разговор с Афоней был короткий; хочет он или не хочет, а познакомить Андрюшу с малярами он должен.

Почувствовав решительность в тоне приятеля, Афоня не возражал. Он тут же оделся и пошёл в соцгородок.

Анатолий позволил ребятам поработать в третьей квартире.

Войдя в третью квартиру, Афоня деловито прошёлся по комнате и прищуренным глазом окинул потолок. На Афоне были рваная, вся в мелу, в масляной краске, военная гимнастёрка и выцветшие галифе, подвёрнутые у щиколоток.

Андрюша был в свежей белой рубашке и в коротких шерстяных штанах.

— Ты вот что, — предложил Афоня, — снимай свою рубаху и надевай мою гимнастёрку. Так лучше будет.

— А ты-то как — голый?

— Голый поработаю, а ты надевай, надевай!