Яков Тайц - Родник

— Пойдём в буфет! У меня деньги есть, мне дедушка дал.

Владику хотелось съесть что-нибудь вкусное, но он вспомнил про Петю и твёрдо сказал:

— Не надо в буфет. Давай лучше покатаемся!

— Да я не умею, я начинающая, — жалобно сказала Тата. — Падаю, и всё! И только падаю, и падаю…

— Давай вместе попробуем!

Владик и Тата взялись крест-накрест за руки и пошли по исполосованному льду.

— Да ты не поднимай так ноги, — сказал Владик, — а тяни их по льду, тяни… Вот так!

Тэта падала, спотыкалась, цеплялась за Владика и повисала на нём всей тяжестью. Ему было смешно, что такое простое дело может показаться трудным. Сам он бегал на коньках с первого класса. То и дело он украдкой от Таты озирался по сторонам: а вдруг кто-нибудь из знакомых ребят увидит, что он катается с девчонкой! А вдруг сюда Петя пришёл!

Но Петя в это время сидел в буфете. Он взял кофе, две булочки, занял два места за столом и стал ждать приятеля.

Скоро кофе остыл, а Владика всё не было. Петя терпеливо ждал, как полагается верному, стойкому другу.

Прошло минут пятнадцать — Владика всё не было. Петя рассердился, выпил стакан кофе, съел одну булочку и снова подождал.

Немного погодя он выпил второй стакан кофе и съел вторую булочку. Потом он потерял терпение и побежал на главный каток.

Вот где было весело! Петя принялся как угорелый носиться по льду. Он выписывал восьмёрки, катился «пистолетиком», ехал спиной…

В толпе сновали милиционеры. Они тоже были на коньках. Может быть, поэтому Петя их нисколько не боялся. И когда в рупорах раздался голос: «Говорит радиоузел Центрального парка. Двадцать один час. Все дети до четырнадцати лет должны покинуть катки», он не обратил на это никакого внимания и продолжал беззаботно выписывать свои восьмёрки.

Милиционеры начали выпроваживать детей с катка — отдыхать, ужинать, спать… Петя ловко улепётывал от них. Наконец один милиционер, который, видно, бегал на коньках не хуже Пети, догнал его, ухватил сзади за плечо и сказал:

— Вы что, мальчик? К вам не относится?

— Я ещё немножко…

— Никаких «немножко»… Давайте очистим помещение.

Петя хотел сказать, что каток — это не помещение, но милиционер легонько подтолкнул его, и коньки сами подвезли Петю к деревянным ступенькам.

Упрямец Петя всё же домой не поехал. Он только сейчас вошёл во вкус и долго ещё катался в боковых аллейках, где потемней.

А Владик всё время терпеливо учил Тату кататься. Когда по радио объявили, что детям пора уходить, она отпустила руку Владика и сказала:

— Поедем!

Они пошли в раздевалку. Владик помог Тате достать пальто, потом стянул её коньки ремешком, и они вместе поехали на Красную Пресню.

Владик проводил Тату до самого дома.

Здесь, на окраинной, тихой улочке, было мало народа. Молодой снежок скрипел под ногами…

У высоких деревянных ворот Тата остановилась, сняла полосатую варежку и протянула Владику тёплую руку:

— Спасибо, Владлен! Приходи завтра после уроков. Только, чур, с кинжалом. И запомни, где я живу. — Она показала варежкой на ворота. — Видишь, легко запомнить, тут вывеска.

— А твои родители дома сейчас? — спросил Владик.

— Нет. Их и в Москве нету, — ответила Тата.

— Где же они?

— Они на Дальний Восток уехали. Я, когда кончу школу, к ним поеду…

— С кем же ты тут?

— Я пока у дедушки живу… Ну, приходи. До свиданья!

Тата толкнула скрипучую калитку и скрылась за ней.

А Владик, потирая варежкой озябший нос, подошёл поближе к небольшой стеклянной вывеске и, подняв голову, прочитал при неярком свете уличного фонаря:

МУЗЕЙ ИМЕНИ ПЯТОГО ГОДА

Филиал Музея Революции

Сладко спалось Владику в эту ночь после свежего, морозного воздуха, после быстрого бега, ходьбы. И сны виделись ему всё какие-то хорошие: Снегурочка в белой шубке, ёлка в огнях, ушастые зайцы…

Владик так разоспался, что чуть было в школу не опоздал. О зарядке и думать нечего. Мама с трудом его подняла.

Он стал одеваться. После вчерашнего катанья ломило ноги в коленках, все косточки ныли.

— Мама, а ты знаешь, есть такой музей, называется имени Пятого года, — сказал Владик, натягивая чулки.

— Знаю, — ответила мама, — это недалеко. Только сейчас некогда об этом разговаривать.

Владик побежал умываться и чистить зубы.

Он наскоро поел, сунул в сумку ломтик хлеба с маслом (это мама велела) и побежал в школу по светлосиней, заснеженной улице.

Владику нравилось ходить в школу. Приятно было знать, что сейчас ты очутишься в просторном, светлом классе, увидишь товарищей, услышишь учителя…

Он всегда с охотой сидел на уроках. Но сегодня он мечтал о том, чтобы уроки поскорей окончились. Ему не терпелось пойти в музей имени Пятого года, узнать тайну кинжала, поговорить с Татой. С ней интересно было разговаривать. Что-то она знала такое, чего ни Владик, ни Петя не знали.

А уроки сегодня, как нарочно, тянулись медленно-медленно. И, самое обидное, они закончились позднее, чем всегда.

И всё из-за Пети Ерошина.

Он пришёл в школу раньше всех и стал хвалиться, что они с Владиком были на катке, и не просто на катке, а на Зеркальном катке! И что они там встретили — угадайте кого! Ни за что не отгадаете! Киру Петровну, вот кого! И что она, Кира Петровна, учила их танцевать вальс на льду. Вот честное пионерское, не сойти ему с этого места…

Петя покружился у доски, неуклюже размахивая руками:

— Раз, два, три… Видали! Называется: «Солдатский вальс».

Ребята подняли его на смех.

— Тоже танцор нашёлся! — сказал Костя Кисляков. — Будет она с вами танцевать!

— Сочиняет, да, Владька? — спросил Игорёк у подошедшего в эту минуту Владика.

— Да нет, правда! — сказал Владик.

Петя увидел товарища и подошёл к нему:

— Владька, как тебе не стыдно, где же ты вчера пропал? Я сидел с этим кофе, ждал, ждал…

Владик врать не умел, но говорить правду ему тоже не хотелось.

— Так, — сказал он, — задержался по одному важному делу.

— Подумаешь какой — по важному делу! А какое дело?

Но тут разговор пришлось прекратить, потому что в класс вошла Тамара Степановна и стала рассказывать про мифы древней Греции.

Потом была арифметика. Игнатий Игнатьевич, стуча мелом, выводил на доске цифры. При этом он то и дело вытирал руки тряпкой и говорил: «Итак». Это было его любимое словечко.

Потом был урок рисования. Абросим Кузьмич вынул из одного кармана, точно фокусник, яблоко, из другого — грушу, из третьего — блюдечко и, улыбаясь, сказал:

— Кто лучше всех нарисует, тому эти плоды пойдут в виде премии.

Потом был русский язык. Ксения Григорьевна рассказывала про лётчика Мересьева, который восемнадцать дней, тяжело раненный, брёл по зимнему лесу.