Яков Тайц - Родник

А Тата сложила руки лодочкой на груди и тихонько охнула:

— Ох, как красиво!

— Отличная работа! — подхватил дедушка.

— Правда? — обрадовался Владик и со счастливой улыбкой оглянулся на Петю. — Правда, ничего получилось?

— Молодцы, прямо художники! — говорил дедушка. — Смотри, Татьяна: и фигурки, и баррикада, и флажок, и лампочки… Видно, с душой сделано, с любовью.

— А лампочки — это Петя, — сказал Владик.

— Проводку — это я, верно, — ткнул себя пальцем в грудь Петя.

А Владик сказал:

— Вот, пожалуйста, если нравится, возьмите её себе, для музея… Пожалуйста!

— Не откажусь! Спасибо! — Дедушка стал разглядывать панораму, осторожно трогая стенки ящика, лампочки, фигурки. — А как бы нам её получше экспонировать, Татьяна? Как по-твоему?

— Давай, дедушка, мы её поставим в главный зал. Знаешь, там, возле витрины с оружием, — сказала Тата.

— Дело, внучка, дело! — Дедушка повернулся к Владику: — Спасибо! Хорошо бы, конечно, для порядка ещё табельки ваши посмотреть.

— Какие табельки? — удивился Владик.

— Обыкновенно какие — школьные, — объяснил дедушка.

— Зачем же? — с тревогой спросил Владик.

Дедушка внимательно посмотрел на Владика, задумался, потом неторопливо прошёлся по комнате и сказал:

— Так ведь люди в музее будут спрашивать: «Чья, мол, панорама? Что за Ваньков такой? За что ему такая честь?» А я скажу: «За то, мол, ему такая честь, что он отличник учёбы, хорошо учится». Вот какое дело. Впрочем, у вас, наверно, табельков-то и нет при себе?

— Нету, — тихо произнёс Владик.

А Петя громко подхватил:

— Нету! Нету при себе!

— Не беда, — решил дедушка. — Дело терпит. Завтра принесёте.

— А это обязательно табельки показывать? — осторожно спросил Владик.

— А почему же не показать? — отозвался дедушка. — Если отметки хорошие, стыдиться нечего. А если плохие…

— А если плохие, тогда что? — спросил Владик.

— Тогда дело худо, — развёл руками дедушка. — Да вам-то что? У вас отметки неважные, что ли?

— Нет, ничего. У меня важные, — сказал Петя.

— А у меня не совсем, — невнятно проговорил Владик.

— Как так? — Дедушка остановился. — Мне же про тебя Тата рассказывала…

— Не знаю, — Владик оглянулся на Тату. — Это всё раньше было. А сейчас…

— А сейчас что же? Тройки, что ли, попадаются?

— Если бы тройки!

— А что же?

— Помалкивай, помалкивай! — зашипел Петя и стал дёргать Владика за рукав.

Но Владик локтем оттолкнул его и признался:

— У меня, по правде сказать, ну… единичка одна есть. Только нечаянная…

— Нечаянная? — Дедушка вынул трубку изо рта. — Это как же так? А? По какому же предмету?

— По… истории… — Владик опустил голову.

— Как же это тебя угораздило? — огорчился дедушка. Он снова прошагал по комнате из угла в угол, потом остановился перед панорамой. — Неладно у нас получается! — Он постучал черенком трубки по краю стола, долго молчал, потом опять потрогал панораму и наконец произнёс: — Не знаю, как мне с вами быть. И обижать вас не хочется, да только похоже, что мне придётся от вашего подарка отказаться. Вот какая штука!

У Владика всё лицо сразу словно опалило огнём. Он почувствовал, что щёки, и уши, и даже нос — всё стало горячим. Он боялся взглянуть на Петю, который тоже стоял весь красный и всё мял и мял в руках бязевую простынку.

Тата кинулась к дедушке:

— Дедушка, не говори так, не отказывайся, дедушка! Ведь они для нас старались, для музея…

Дедушка положил ей руку на плечо:

— Не спорю, Таточка, вижу, что старались. Да что толку? Ведь люди на баррикадах на этих вот, — он показал на панораму, — гибли ради чего? Ради того именно, чтобы вы могли учиться как следует. А вы что же? Единички получать? Нет, внучка, так дело не пойдёт!

Он потянул за провод — вилка выскочила, и панорама погасла.

— Так что вы, художники, забирайте свой подарок — и, как говорится, всего хорошего.

— Дедушка, не надо! — снова стала просить Тата. — Зачем забирать? Ведь они исправят. Вот увидишь… Правда, ты исправишь? Правда, Владик?

Владик молчал. Дедушка сказал:

— Ну что ж, пускай оставляют, ладно. Я её приберу, в уголок поставлю куда-нибудь, а когда исправят, тогда мы её экспонируем. Ладно.

— Владька, давай оставим! Владька! — снова зашипел Петя.

— Чтобы она в тёмном углу стояла?! Не надо! — тоже шопотом отозвался Владик и посмотрел исподлобья на дедушку.

Дедушка прошёл к печке, присел на корточки и помешал в ней кочергой. Оранжевое пламя осветило его крупное морщинистое лицо, седые жёсткие усы, складки на шее. Несколько весёлых, раскалённых угольков выкатилось на пол. Дедушка голой рукой подхватил их и кинул обратно в печь. Потом он поднял голову:

— Вы что, ребятки, ещё здесь? Ведь я вам всё сказал. Да и время уже позднее.

Владик тяжело вздохнул. Он понял, что дедушку уговорить не удастся. Всё ясно: надо забирать панораму.

Не глядя друг на друга, Владик и Петя молча завернули панораму всё в ту же белую простынку, молча завязали углы.

— Пошли, — шопотом сказал Владик.

— Пошли, — отозвался Петя.

Мальчики на цыпочках вышли в сени, оделись, спустились со ступенек и захлопнули за собой дверь, на которой ещё долго качалась маленькая беленькая картонка с надписью: «Музей закрыт».

В полном молчании ребята шли по Красной Пресне, неся громоздкий, неудобный ящик. Было холодно, руки коченели.

Вдоль всей улицы на высоких столбах сверкали круглые матовые фонари. В их молочно-белом сиянии кружились тёмные против света снежинки. И Владику вспомнилось, как в пионерском лагере по вечерам вокруг ламп точно так же толклись мошкара и мотыльки.

Вдруг Петя фыркнул.

— Свой человек! «Я тут свой человек»! — очень похоже передразнил он Владика. — Видно, какой ты свой человек!

Он дёрнул к себе ящик.

— Не дёргай! — рассердился Владик и рывком потянул панораму к себе. — А то я хуже дёрну… На варежку!

Петя стал натягивать на озябшую руку серую мохнатую варежку.

— А вот кто тебя дёргал за язык говорить про единицу?

Владик приостановился и в упор посмотрел на приятеля:

— А что по-твоему, врать, да?

Поневоле остановился и Петя:

— Не врать, а просто не говорить. Помалкивал бы, и всё.

Владик махнул рукой:

— Да это всё равно что врать!.. Ну, что стал? Пошли.

Они опять зашагали вдоль улицы.

— А потом, — продолжал Владик, — он бы всё равно узнал, ещё хуже было бы.

— А как бы он узнал?

— Так ведь он же просил табельки.

— «Табельки»!.. — с раздражением протянул Петя.

Некоторое время они шли молча, и только слышно было шарканье подшитых валенок по обледенелому тротуару.