Владислав Гравишкис - Под уральскими звездами

— Сережа! Сережа!

Никого! Хмуро и безмолвно стояла кругом поляны темная стена леса, с шорохом неслась по снегу поземка. Никого!

Вытащив рукавицу, на ходу обтирая облепленную снегом голову, Силачев побежал к дороге. Как он и ожидал, ни лошади, ни Сережи там не оказалось. Даже следов не осталось — все замело.

Силачев выломал в лесу палку подлиннее и, протыкая впереди снег, чтобы опять не провалиться в ловушку, вернулся на прииск. Шахты, в которую, как ему казалось, мог бы провалиться Сережа, нигде не было видно. Недоумевая, Силачев оглянулся.

Бросилось в глаза, что за лесной чащобой мелькают тусклые огоньки. «Неужели волки? — пришло в голову Силачеву. — Так вот оно что! И Сережа, видно, попал в зубы волкам. Эх, племяш!»

Он стал лихорадочно шарить в карманах, отыскивая нож. Но ножа не было, наверное остался в шахте. Взмахнув несколько раз палкой, Силачев нашел, что она слишком легка для предстоящего боя, и кинулся в лес, чтобы выломать другую, потяжелее. На бегу оглянулся: огоньки цепочкой двигались вдоль Собольской дороги. Нет, это не волки! Послышались голоса, и огоньки свернули сюда, в сторону прииска.

«Люди! Народ идет!» — ликуя, догадался Силачев и побежал навстречу лыжникам.

Лыжники его заметили и прибавили шагу. Впереди всех шли двое высоких: один в шинели с подоткнутыми за пояс полами, другой — в громадном тулупе, на широких охотничьих лыжах.

— Это ты, сержант? — крикнул лыжник в шинели. — Сам выбрался?

— Товарищ капитан! — ахнул Силачев, узнав военного, заходившего вчера к сестре. Не задумываясь над тем, как сюда попал капитан, Григорий торопливо спросил:

— Товарищ капитан, вы мальчишку, племяша моего, не встретили дорогой?

— Встретили, сержант, встретили. Твой племянник уже в больнице.

— То есть как в больнице? Почему?

— Познобился твой племяшка, Григорий, Вот ведь какая беда приключилась. А ты что, не признал меня, что ли? Видишь, где привелось встретиться! Ну, здорово! Сам-то как? Цел?

Силачев узнал Авдонина, комбайнера, с которым еще до войны приходилось работать вместе.

— Здорово, Степан, — машинально ответил Силачев. Задыхаясь, он рывком распахнул пальто. — Как же так получилось? Выходит, погубил я племяша?

Сраженный последним тяжким ударом, Силачев качнулся. Авдонин подхватил его, повел к лесу, где лыжники в затишке раскидывали костер.

— Ничего, Григорий Алексеич, больно-то не расстраивайся. Может, еще обойдется, выходят доктора мальчишку, — успокаивал Авдонин.

Силачева усадили на пенек. Он сидел без шапки, обмотанный собранными у лыжников шарфами, в изорванном пальто, поникший, придавленный несчастьем.

А в лесу гулко стучал топор: Авдонин и лыжники вырубали жерди для настила на отверстие шахты. Перед тем как закрыть ее, Вадим Сергеевич спустился вниз, подобрал шапку, ножик, остатки тулупа. Поднявшись, только головой покачал:

— Не представляю, как он сумел выбраться. С одной рукой!

— Нужда, Вадим Сергеевич, все заставит сделать, — сказал Авдонин. Он прошелся по настилу и даже попрыгал, чтобы убедиться в его прочности. — Надо акт составить на этих подлецов, в горный надзор передать. Пускай взгреют!

— Составим. Так дело не пройдет...

Скоро пришла присланная директором дома отдыха лошадь. Силачева усадили в сани и повезли домой.

На заброшенном прииске, над аккуратно застланной лесинами шахтой осталась связанная из длинных вешек тренога — как знак, предупреждающий об опасности...

В десятом часу вечера мать Сережи в третий раз пришла на конный двор дома отдыха. Чуть видный в полумраке, дежурный конюх Иван Захарович чистил лошадей.

Он неловко, боком подошел к Зинаиде Алексеевне и заговорил, стараясь не смотреть шеф-повару в глаза:

— Не прибыли еще ваши, Алексеевна. Утром ждите — надо полагать, заночевали в Собольском. А приехать приедут: велико ли дело — двадцать километров отмахать...

Это же говорил он и раньше, но тогда сам верил своим словам. Теперь он уже знал, что Силачев и Сережа остались в лесу, лошадь пришла одна. Сам поднимал тревогу, сам выдавал уходившим в лес лыжникам фонари, сам прятал подальше кошеву. Обманывал он Зинаиду Алексеевну с тяжелым чувством, но что делать? Так уговорились с директором: нечего преждевременно ее расстраивать. В лес вышло полсотни лыжников, не может быть, чтобы не отыскали пропавших. Ну, а если случится такое, утром и узнает обо всем.

Зинаида Алексеевна ушла.

Иван Захарович вернулся в конюшню и с ожесточением стал чистить лошадей, точно на них хотел выместить свое недовольство тем, что на старости лет приходится обманывать такую хорошую женщину.

Вскоре в комнату к Зинаиде Алексеевне пришла посланная директором Валя Зайченкова. Она сняла красную, похожую на гриб шапочку, стряхнула у порога капли растаявшего снега, пригладила волосы и храбро сказала:

— Ужасный мороз сегодня, Зинаида Алексеевна! — и тут же осеклась: уж о чем-чем, а о морозе сегодня с Зинаидой Алексеевной разговаривать не нужно — ведь ее сын бродит сейчас там, в морозной мгле.

Валя старательно вытирала лицо, обдумывая, как начать разговор с этой женщиной, еще не знающей, какое на нее обрушилось несчастье.

— Но вообще пробежалась я отлично, — проговорила она наконец. — Дошла до кордона, спустилась на Светлое и Собольской дорогой вернулась обратно. Напрасно вы, Зинаида Алексеевна, не ходите на лыжах: прекрасно успокаивает.

Успокаивает! Откуда ей известно, что Зинаиду Алексеевну надо успокаивать? Как трудно разговаривать, когда нужно что-то скрывать! То, о чем нельзя говорить, так и рвется с языка. Надо еще объяснить свой приход. Правда, можно и не объяснять: Валя часто по-соседски забегала поболтать. Скучно было сидеть одной в своей комнате. Но сегодня Вале казалось, что предлог надо непременно придумать, иначе Зинаида Алексеевна что-нибудь заподозрит, и тогда...

Наконец Валя нашлась и обрадованно сказала:

— Зинаида Алексеевна, напоите меня чаем. У моей плитки перегорела спиралька, а мне так хочется горячего!

Они пили чай, и Зинаида Алексеевна рассказывала о себе.

Приехала она в дом отдыха года за два до начала войны, поступила посудницей на кухню. Познакомилась с киномехаником Сергеем Мерсеневым. Поженились перед войной, стали налаживать семейную жизнь. Грянула война. Дом отдыха превратился в госпиталь. Зинаиду Алексеевну командировали на курсы поваров. Она вернулась, пожили еще немного, и муж ушел в армию. Потом родился Сережа.

Уже после Дня Победы пришло похоронное извещение: Сергей Мерсенев пал смертью храбрых второго мая и похоронен в одном из районов Берлина — Трептов-парке. Через год приехавшие из Германии офицеры рассказали ей, что там устроено кладбище, насыпан огромный холм. Венчает курган монумент, изображающий воина-победителя. Как-то в журнале она видела фотоснимок монумента: солдат с обнаженной головой, в плащ-палатке, с мечом в правой руке, с прильнувшей к нему крохотной девочкой в левой. Там, у подножия монумента, лежит Сергей Мерсенев, любимый человек, отец Сережи. Как он погиб? Легко ли? Или смерть была мучительной? Ничего она никогда не узнает...