Томиэ Охара - Ее звали О-Эн

Он мечтал вскрыть общность между принципами древнего японского культа «синто» и движением небесных тел и одновременно на основе долгих и непрестанных опытов установить объективные законы вселенной. Астрономия открывала путь к решению обеих этих задач.

Сибукава Сюнкай уделял главное внимание практическому опыту и все свое время отдавал наблюдениям за движением небесных тел и математическим расчетам. Полученные результаты он проверял па практике. Так появился календарь с семидневной неделей. Сюнкай измерил движение солнца, луны, пяти планет, рассчитал время солнечных и лунных затмений, фазы луны, день 29-го февраля, прибавляемый для более точного совпадения с солнечным годом, и многое другое, о чем раньше не имели понятия.

Я понимала увлеченность сэнсэя. Приобщившись к учению. Сюнкай, он готов был ради науки бросить и службу в замке, и занятия с учениками, дававшие ему средства к существованию, и предпочесть всему этому труды и размышления. Подобно тому, как отец некогда пожертвовал всем ради политики, так и сэнсэй все поставил на карту ради науки.

Я понимала волнение его души, биение его сердца, устремленного к истине, далекой и прекрасной, как висящая в небе радуга. Как бесконечно далеки были эти высокие помыслы от моих низменных горестей и душевных терзаний, всецело прикованных к этой грешной земле!.. Получив письмо сэнсэя, я словно окаменела, не решаясь поделиться новостью ни с матушкой, ни со старой кормилицей.

Я ожидала, что жизнь уготовит нам тяжкий труд и неисчислимые заботы. Но чтобы выполнить просьбу матушки, мечтавшей о собственном доме, и не причинять больше хлопот приютившему нас семейству Игути, увы, нужны были деньги. Переломив себя, я в конце концов написала письмо господину Курандо с униженной просьбой оказать нам хотя бы малую помощь.

Дом решено было строить на месте бывшей усадьбы Магосина. Река протекала рядом, это было удобно, однако, по правде сказать, я выбрала этот участок по другой, гораздо более важной причине. Место было уединенное, ни одного дома рядом, и если бы сэнсэй навестил нас, он мог бы не опасаться чужих любопытных глаз. Как же горько было мне, предусмотревшей даже такие детали, получить от него сегодняшнее послание!..

Итак, сэнсэй уехал в Ямада, и письма больше не приходили. Утренние морозы постепенно слабели, уже наступил декабрь. Приближалась весна. Год, полный головокружительных перемен, подходил к концу.

Моя жизнь протекала в заботах и хлопотах. Выбор участка, планировка дома… Каждый день приходилось встречаться с людьми, обсуждать вопросы, связанные с постройкой дома, а в свободное время — готовить лекарство для матушки, вместе с кормилицей растирать в ступке порошки, скатывать пилюли, а потом раздавать бывшим вассалам, чтобы, продав эти снадобья, они выручили для меня хотя бы немного денег. Наши скромные сбережения исчезли в одно мгновение, кормилица продала даже ручной топорик. На эти деньги мы купили рис и приготовили ужин. За едой я подшучивала над кормилицей:

— Няня, оказывается, и топор, если надо, годится в пищу!

— Да еще какой вкусный, объедение! — отвечала в тон мне кормилица.

Я чувствовала, что душа моя постепенно черствеет, покрывается, словно панцирем, крепкой защитной оболочкой. Как кожа младенца, открытая ветрам жизни, постепенно становится способной сопротивляться любым ненастьям, так и моя душа за два с лишним месяца, проведенных на воле, как бы обрела новый защитный слой. Если раньше я во всем полагалась на других, то теперь мало-помалу начала становиться на собственные ноги. Одиночество в этом мире оказалось еще более суровым, чем в заточении, но зато имелась опора — сама жизнь, дающая силу сопротивляться этому жестокому одиночеству. Очевидно, это и значит жить. Вести от сэнсэя не приходили, однако я старалась не обращать на это внимания и с каждой оказией посылала ему письмо. Я поверяла ему все радости или горести, которые уготовила для меня жизнь. Как ребенок радуется и удивляется новой игрушке, так я, широко открыв глаза, изумленно следила за сложным переплетением событий, которые ежедневно преподносила мне бегущая, текущая, бурлящая вокруг меня жизнь. Если случалась оказия, я могла писать ему трижды на день — счастье, совершенно недоступное мне в прошлом, когда я жила в темнице. Я буквально упивалась этой возможностью свободно писать сэнсэю.

Роль нарочного чаще всего исполнял Дансити, каждые три дня приезжавший к нам из Ямада. Он сам вызвался собирать и привозить мне целебные травы для изготовления лекарств — эта работа постепенно стала для меня главным источником средств существования.

Но как-то раз, принимая от меня очередное письмо, он, опустив глаза и внезапно вспыхнув, сказал:

— Сэнсэй сказал мне: «Ты что, нарочно пошел ко мне в ученики, чтобы носить письма госпожи о-Эн?»

В его словах звучала обида, которую он не решался высказать напрямик. Вплоть до этого дня мне ни разу не приходило в голову, что пишу я, пожалуй, чересчур часто. Я вообще не задумывалась, позволительно ля подобное своеволие.

Смущение Дансити, румянец, выступивший на его щеках, мгновенно передались мне — я покраснела, больше того, меня бросило в жар.

— Он так сказал?.. — с трудом пролепетала я, наконец, чувствуя жгучий стыд перед Дансити. — Сэнсэю неприятно, что я так часто пишу, да? — замирая от робости, проговорила я.

— Он пошутил… — все так же, не поднимая глаз, ответил Дансити и залился краской еще сильнее. Даже веки у него покраснели. Они казались слегка припухшими, эти веки, и все лицо Дансити выражало какое-то упрямство и протест, как у обиженного ребенка.

Неуловимое и в то же время опасное чувство вдруг шевельнулось в моей душе. Я поняла, что нечто сходное с этим чувством испытывает и Дансити, — это подсказал мне наш неожиданный разговор. Потом я размышляла, в чем же заключалась тогда моя ошибка?

Да, конечно, жизнь состоит из вереницы заблуждений и промахов. Но все же невероятно, чтобы юноша, моложе меня двадцатью годами, заставил трепетать мое сердце. И уж подавно немыслимо и предположить, чтобы ко мне — ко мне, старой женщине, — этот мальчик испытывал… Нет, это невозможно! — твердила я себе, как будто пытаясь убедить себя, что ошиблась.

С тех пор я почему-то стала стесняться передавать письма сэнсэю через Дансити. И уже полностью отдавала себе отчет, что поступаю так не из жалости к Дансити, а из-за тайной симпатии к нему.

Не приходится сомневаться, что мои чувства без слов передавались Дансити.

— Сегодня письма не будет? — всякий раз спрашивал он.

— Пожалуйста, не придавайте значения тому, что я вам сказал… — Он

говорил, глядя в землю и старательно избегая встречаться со мной взглядом, но веки его дрожали, выдавая смятение сердца этого юноши, крепко-накрепко запретившего себе открыто выражать свои чувства. Теперь я уже понимала все.