Томиэ Охара - Ее звали О-Эн

Сэнсэй достал из складок одежды миниатюрную тушечницу и, покусывая кончик кисти, написал и протянул мне следующий шутливый экспромт:

ГОСПОЖЕ НОНАКА, ПО СЛУЧАЮ ВСТРЕЧИ

На Ваш облик смотрю

И в волнении слезы роняю,

Нет, не зря рождено

Дитя в благородной семье.

Красоту Ваших черт

Я Комати 1 самой уподоблю,

Вы в движеньях своих

Весеннему ветру сродни.

Солнце заключено

В очертаньях зеркального диска —

Вас низвергла судьба

За железные двери тюрьмы 2.

Но старались душой,

И усердью явилась награда,

Прах и тьму одолев,

Засияла свободно луна.

1Комати — прославленная поэтесса древности, знаменитая еще и своей красотой.

2В старину в Японии и в Китае зеркала изготовляли из полированной бронзы.

Это был парафраз стихов, присланных некогда мне в темницу, в ответ на китайские стихи, которые я сочинила и послала сэнсэю. Тогда он тоже ответил мне стихами:

ПОСВЯЩАЕТСЯ ГОСПОЖЕ НОНАКА

На Ваш почерк смотрю

И в волнении слезы роняю,

Нет, не зря рождено

Дитя в благородной семье.

Ваш изысканный стиль

Я Комати самой уподоблю,

Вы в познаньях своих

Мудрецам и ученым сродни.

Солнце заключено

В очертаньях зеркального диска,

Вас низвергла судьба

За железные двери тюрьмы.

Но старайтесь душой,

И усердию будет награда,

Прах и тьму одолев,

Ясным светом засветит луна.

Перевод В. Сановича.

Теперь, в шутливой импровизации, он отнес похвалы, обращенные когда-то к моим стихам, к моей внешности и манерам. Я приняла этот экспромт с улыбкой, но в душе почувствовала смятение.

Пусть это только узоры поэзии, всего лишь шутка, но за ней я ощутила пристальный взгляд мужчины. Вероятно, я показалась сэнсэю странной — сорокалетняя женщина с несбритыми бровями, с зубами, не покрытыми чернью, в кимоно с длинными рукавами…

В довершение всего Тёдза, захмелев, вдруг принялся громко всхлипывать, повторяя:

— Сердце разрывается, когда я вижу госпожу о-Эн, подумать только, такая красавица, такая моложавая— и не замужем!.. Так жаль ее, так жаль, мочи нет!

Эти речи окончательно повергли меня в смущение. Но я была слишком самолюбива и, чтобы не выдать замешательства, весело рассмеялась.

— Простите его, госпожа! Мой дурень Тёдза за годы ссылки научился распускать нюни!.. — оглушительно расхохотался старый Игути.

Стояла поздняя ночь, когда я провожала у порога возвращавшегося в город сэнсэя, и здесь, в полумраке сеней, он схватил мою холодную руку своими разгоряченными от вина руками и крепко стиснул.

Итак, мы свиделись. Казалось бы, я должна быть довольна. Счастлива. А я была угнетена и подавлена. Безотчетная грусть томила душу.

Несколько дней спустя к нам явился Дансити Окамото. «Я слыхал, сэнсэй навестил вас. Поздравляю!» — сказал он, и при этих словах у меня вдруг мелькнула смутная догадка об истинной причине моей печали.

Эта печаль и та едва уловимая растерянность, которую я ощутила, впервые увидев Дансити, — звенья одной цепи. Да, именно так!.. Внешне юный Дансити был схож с тем обликом сэнсэя, что рисовался моему воображению в темнице… Образ человека, которого я ни разу в жизни не видела, но о котором думала с того дня, как мы получили его первое письмо.

Уж не потому ли я так растерялась, увидев сэнсэя, что была обманута собственным воображением? Но разве могла я представить себе сэнсэя, который был двумя годами моложе меня, таким невзрачным, пожилым человеком?

Прожившая в заточении сорок лет, откуда я могла знать, что жизнь состоит из множества ошибок и заблуждений? Первое же испытание повергло меня в растерянность и уныние.

Дансити был сыном бывшего вассала нашей семьи Окамото из Ямада. Вскоре после нашего прибытия в Асакура отец и сын вместе явились к нам с официальным визитом.

Господину Окамото, старому вассалу отца, пришлось опуститься до положения простого крестьянина, но двадцатитрехлетний Дансити, выглядевший старше своих лет, широкоплечий и стройный, с ясным лбом и умными, живыми глазами, ничем не походил на простого деревенского парня.

Он смотрел на меня в упор серьезным и даже как будто сердитым взглядом. Наверно, я вызывала в нем острое любопытство или, может быть, сострадание. Но меня это почему-то не раздражало.

Стыд шевельнулся в моей душе не потому, что Дансити был похож на тот образ сэнсэя, который нарисовала моя фантазия; причина моего смущения крылась скорее в том, что вне всякой связи с сэнсэем я увидела в Дансити тот тип мужчины, который казался мне привлекательным. Облик, созданный воображением и безотчетно слившийся в моем сознании с сэнсэем — единственным мужчиной, о котором мне довелось узнать.

И все же, проснувшись ночью, я тихонько взяла одной рукой другую свою руку и крепко сжала.

В памяти живо воскресло новое ощущение — впервые изведанное прикосновение мужской руки — сильной, грубой, горячей мужской руки…

Потом я узнала, что к этому времени сэнсэй уже принял решение оставить службу. Он сообщил мне об этом в письме, присланном в том же месяце, девятнадцатого ноября.

В это утро, не в силах терпеть разлуку, я отправила ему письмо с нарочным, но, разминувшись с моим посланием, прибыло письмо от сэнсэя; он писал, что уходит со службы и уезжает на родину, в местечко Суэ, в краю Ямада.

Служба в замке, писал он, требует участия в многочисленных церемониях, совершаемых с наступлением очередного сезона, непрерывного утомительного общения со старшими по рангу и с сослуживцами; он слишком невоспитан и груб для такой светской жизни, так что, в конечном счете, и по службе не успевает, да и наукой не может заниматься так, как хотел бы. Вот почему он решил оставить службу, поселиться на родине в своем доме, всецело отдаться науке и писать книги; к счастью, князь внял его дерзкой просьбе и отпустил…

Двадцать лет прошло с тех пор, как мы узнали друг друга, и вот, когда я, всеми помыслами стремясь к нему, очутилась наконец так близко, всего в каком-то ри от него, он покидает меня и уезжает в далекий край — Суэ, или как там называется это место… Преподносил мне такие стихи, а сам уже знал, что скоро уедет… Какая жестокость!

Какой наукой занимается сэнсэй, к какой школе она относится — об этом я все же имела некоторое, пусть не полное, представление,

После обучения догмам «синто» у престарелого ученого Андзай сэнсэй около десяти лет назад стал учеником Сибукава Сюнкай, главного астронома при центральном правительстве в Эдо. Еще со времени изучения «синто» сэнсэй горячо заинтересовался астрономией и много лет переписывался со своим учителем.

Андзай утверждал, что существует связь между движением небесных тел и моральными свойствами человека, его астрономическая теория носила крайне субъективный характер, была весьма примитивна, больше походила на религию, чем на науку. А Сибукава Сюнкай строил свое учение исключительно на наблюдениях и опытах, что позволило ему создать так называемый «календарь Сэйкё». Таких высот достигла его наука. Его учение захватило сэнсэя, он целиком посвятил себя этой новой науке.